Волшебная самоволка. Книга 3. ...И паровоз навстречу! - Сергей Панарин Страница 42

– Груня, стало быть, – усмехнулся парень.

Красавица рассмеялась, пряча лицо в ладошки:

– Ты смешно произнес мое имя! Мне понравилось. Куда же ты путь держишь?

Рядовой взял паузу. Ему и самому было интересно, куда теперь идти. Почесав лоб, он неуверенно сказал:

– В Стольноштадт, вероятно.

– Мы тоже! – обрадовалась Грюне. – Сейчас это самое далекое от фронта место.

– Да, вам, музыкантам и певцам, на войне делать нечего, – проговорил Лавочкин.

– Что ты, Николас! – Она залилась бархатистым смехом. – Вот они музыканты, а я – типичная Гангстерине.

– Бандитка?! – вырвалось у Коли.

– Нет, глупенький! Я их кормлю, а они дали мне прозвище Гангстерине – дорожная тарелка супа [33].

– Ага! – невпопад воскликнул Ларс.

Он хлопнул в ладоши, полез за пазуху и извлек зеленую шляпу а-ля Робин Гуд.

Нахлобучив шляпу на голову, музыкант лихо подхватил лютню. Врезал по струнам, рассыпал ноты быстрым перебором. Сам засиял, даже уныло висевшие усы весело затопорщились.

– Что с ним? – спросил солдат.

– Восемь вечера, – с непонятным для рядового значением сообщила Грюне.

А Ларс встал, пошел вокруг костра, не прекращая игры. Запел зычным голосом:

По кладбищенской заброшенной дороге

Я шагал под полночь, несколько нетрезв.

И хотя меня не слушалися ноги,

Мне в деревню нужно было позарез.

Вот же дернул черт переться по погосту.

Тишина. Луна. И тени застят взгляд.

Что узрел я, рассказать весьма непросто:

Мертвецы с косами вдоль дорог стоят.

И…

Вдруг…

Ка-а-ак…

Свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала,

Гробы на ста колесиках неслись!

Зловещей этой свадьбе было места мало,

А если ты живой – поберегись! [34]

– Очень кстати. – Девушка поежилась, тревожно всматриваясь в темноту.

– Да, ты, Ларс, репертуарец-то выбирай, – проворчал Филипп Кирхофф. – Надо готовиться, когда со звездами общаешься.

– А вы не стесняйтесь, господа и дамы, заказывайте баллады по вкусу, любую вам преподнесу, были бы талеры! – не моргнув глазом, выпалил музыкант и, не дожидаясь заявок, затянул следующую песню.

К счастью присутствующих, не про кладбище.

– Так чего это он? – переспросил Лавочкин, наклонившись к уху девушки.

– Ах, он несчастный человек, – вымолвила Грюне, чуть не плача. – Каждый вечер на него накатывает особое состояние. Он поет, пристает к людям, вымогая деньги… Не отстанет, пока не заплатишь! «Кавалер, подарите даме любовную серенаду!», «Фрау, скрасьте свой досуг игривою песенкой!» Даже колотили его неоднократно, а он все поет.

– А, понятно, – протянул солдат. – Заклятье, значит.

– Нет. – Красавица энергично замотала прелестной головкой. – Не заклятье. Это профессиональное. Он много лет проработал в корчмах, трактирах и прочих питейных заведениях. Вот и привык. Мы уж его и связывать пробовали, рот затыкали… Рвет путы, глотает кляпы и вновь за свое!

– Ого, – уважительно откликнулся Коля.

Он всегда выражал почтение к загадочным природным и человеческим явлениям.

– Ремесленник, – наморщил нос Филипп. – Навязчивый трактирный певун. Горланит весь вечер, а хороших жалобных песен не знает.

– Неправда, три знаю, – пропел, не сбивая мелодии, Ларс.

– Они уже не действуют, – раздраженно сказал Кирхофф.

– Не действуют? – Рядовой все больше изумлялся странной компании.

– Именно! – подтвердил король поп-музыки Наменлоса.

Лавочкин ждал продолжения, но Филипп молчал, а Ларс мурлыкал что-то об эльфах и любви.

– Понимаешь, Николас, – потрудилась объясниться Грюне, – этим господам регулярно требуется довести меня до слез.

– Это что, извращение?

– Ни-ни! – Девушка даже обиделась на солдата за оскорбительное предположение. – Речь идет о деньгах.

Солдат оторопел:

– Елки-ковырялки! Ты просишь милостыню, обливаясь слезами?!

– Да нет же! Я плачу жемчужными слезами. Жемчугом, понимаешь?

– Ты плачешь жемчугом? А это не больно?

– Не больно, смею тебя уверить, волшебство же, все-таки, – улыбнулась красавица. – Просто меня нужно разжалобить.

Коля немало повидал, шатаясь по местным королевствам, но в жемчужные слезы не слишком поверил. Общая идиотия ситуации не позволила.

– Зря сомневаешься, – сказал Кирхофф. – У нас как раз кончились деньги. Можешь поведать ей что-нибудь жалостливое и убедиться.

Лавочкин посмотрел на девушку. Та кивнула.

Ларс, скрепя сердце, прервал концерт, уселся к костру.

– Ну, Груня, слушай печальную историю, – приступил он. – Жил король с королевой, и было у их двенадцать сыновей…

– Эй, подожди! – Фрау Грюне замахала руками. – Детство Зингершухера меня давно не пронимает.

«Ух ты! – мысленно воскликнул солдат. – Тут она меня положила, так сказать, на обе лопатки! Что бы ей наплести-то?.. На обе лопатки…»

И тут в Колиной памяти произошло несколько молниеносных пробоев. Образное выражение породило ассоциации с борьбой дзюдо, которой парень занимался в школе. Япония, борьба, грустные истории. Лавочкин вспомнил рассказ тренера и расцвел.

Напрасно некоторые считают борцов тупыми сгустками мышц.

Да, сэнсей был здоровенным мужиком с черным поясом. Мастером спорта. Зато он являлся большим любителем японской эстетики и очень юморным товарищем. Однажды, когда Коля от нечего делать пришел на занятия за час до начала, тренер напоил его чаем. За столом он буквально завалил парня информацией о самураях и прочей экзотике, а потом пересказал известный каждому школьнику сюжет, только «на японской фене».

Эту пародию и вспомнил сейчас Лавочкин.

– Что ж, Груня, – произнес Коля, входя в образ степенного японца. – Нет повести печальнее на свете… Ой, это из другой оперы. Поведаю тебе о тяготах уголовного самурайского кодекса.

И солдат погнал как по-писаному. Жаль, иногда приходилось останавливаться, чтобы объяснить слушательнице незнакомые слова и странные обычаи.

Евгеюка Онегаси

История сия начинается с весьма прискорбного случая. Достопочтенный дядя нашего героя, уважаемый и прославленный сегун, захворал. Чуя скорую смерть, старый феодал призвал своего племянника, дабы тот, храня верность самурайскому укладу, помог ему уйти по-мужски. Славный воин не хотел умереть, как слабая женщина, во сне.