Древнерусская игра. Много шума из никогда - Арсений Миронов Страница 57

Задыхаясь от страха, Данила заставил себя посмотреть более внимательно… и — удивленно приподнял бровь. Поднес кольчужную ладонь к лицу и приложил прохладный металл к повлажневшему лбу, вытер горячие глаза рукавом… И понял, что мгновенно успокоился — из лесу вновь донеслись птичьи голоса и разом зазвенел рядом, словно включившись от нажатия кнопки, трескучий кузнечик… Выдохся, утих отвратительный перезвон безумных мыслей в голове. «Ну никак не меньше двух метров», — радостно подумал Данила, на глазок прикинув рост обугленного мертвеца.

Погибший явно отличался массивным телосложением — даже Мстислав Бисеров был не так широк в плечах… Веским ударом ноги Данила развалил надвое прожженное бревно, привалившее труп сверху — и поддел сапогом узкую полосу потемневшего металла, валявшуюся рядом с телом в куче пепельной трухи. Нет, едва ли этот человек был мне другом, качнул головой Данила, разглядывая кривую саблю с невероятно толстой рукоятью… Никак не похоже на славянское оружие. Верзила пришел откуда-то с Востока. Кстати, не исключено, что именно он имеет отношение к пожару в моем доме…

Заткнув нос краем плаща, он склонился над ворохом обугленных костей, торчавших из закопченного доспеха. На мертвеце не было кольчуги: Данила увидел гору крупных металлических пластин — то, что некогда было добротной тяжелой броней. Быстро погрузил руку в дымящийся прах и выхватил из пепла бронзовую личину, отвалившуюся от шлема. Вгляделся в смутные черты позеленевшей от окислов маски — ну конечно. Широкие скулы, толстые ноздри и великолепный разрез глаз — «как у дикого барса», ехидно замечал в свое время Стенька Тешилов… На земле у ног Данилы валялся поверженный враг — теперь Данила, казалось, ощущал знакомую вражескую энергию, все еще исходившую от мертвеца. И как не почувствовал сразу?

Он больше не собирался посвящать телу ни одной минуты своего драгоценного времени — однако заставил себя еще раз наклониться и уловить в кольчужную ладонь маленький округлый предмет, плоской бляхой черневший там, где у врага когда-то была шея. Железный палец скребанул по копоти — и в глаза Даниле колюче блеснул незнакомый знак — два скрещенных угломера, сцепленные посередине… Что ж — Данила любил сувениры. Когда-нибудь он разведает, что означает этот корявый символ. Не отказав себе в удовольствии на прощанье еще раз пихнуть подошвой обгорелого мертвяка, Данила сунул вражий медальон в торбу и тронулся наконец прочь. Подошвы и так уже прогорели едва не насквозь.

Спускаясь от пепелища к ручью, суетливо звеневшему меж корней по дну неглубокой канавки, он снова остановился. Что поделать — Данила попросту не мог не замечать подобного. Не умел пройти мимо вереницы глубоких следов — отпечатков конских копыт на глинистом мыске возле ручья. Кто-то совсем недавно поил здесь своего ретивого коня — и любовался, должно быть, видом горящего Данилиного дома. Данила аж закрутился на месте, как пес по горячему следу — чуть не на брюхе дополз до ручья по развороченной копытами глине. А у самой воды ему стало совсем интересно: самым краешком отпечаталась на земле среди камней человеческая ступня — маленькая, как у детеныша. У вражеского мертвеца на пепелище подошва раза в три длиннее… значит, здесь был еще один — ребенок.

Ребенок? Данила усомнился в этом, разглядывая узкую глубокую щель, продавленную в глине — кто-то вонзил в землю острие меча! С лету вогнал в почву клинок — и склонился над беглыми струями, чтобы смыть с лица копоть пожарища… Маленькая ножка и тяжелый меч… это была женщина. Через секунду Данила окончательно уверился в этом — все-таки поймал уголком глаза слабый укол золотистого блика по сетчатке. Разумеется, он приметил огнистую каплю света, искрившую золотом с каменистого дна. Данила с третьей попытки ухватил грубыми пальцами в холодной воде крошечную ювелирную звездочку. Колючий маленький гексагон с кровавым камнем посередине — женская серьга.

Он не долго разглядывал ее — потому что совсем рядом, чуть ниже по течению родника увидел следы еще одной лошади… или даже двух. Данила встревожился: столько вооруженных всадников и всего несколько часов назад! Он уже знал: эти люди подожгли дом. Опять враги — даже здесь война не прекращалась ни на минуту. Данила вздрогнул: почувствовал себя зверем, на которого идет охота. Он обрадовался этому сладкому ужасу погони — и побежал: размеренно, тяжело и бесшумно. Вдоль ручья к лесу — по камням, дабы не оставлять следов.

Данила не чувствовал страха — ведь он был сильным и молодым зверюгой, которого нелегко выследить и затравить. Он бежал просто потому, что не хотел остановиться. Земля ласково пружинила под ногами, подталкивала его вперед, подбрасывала вверх и играла с ним. Он летел сквозь чересполосицу длинных древесных теней, полузакрыв глаза и улыбаясь веткам, махавшим в лицо нежными зелеными руками. Почти не смотрел под ноги и знал, что никогда не заплутает в родном лесу: просто нужно воротить нос от влажных токов грибного тумана, встающего из глубоких папоротниковых чащ, и держаться сухого земляничного ветра, который выведет тебя на редколесье. Данила давно прочуял запах прозрачных березовых рощ, смешанный со сладким дымом и кислыми, домашними ароматами хлева — где-нибудь в паре верст по солнцу, — и теперь захотелось туда. Наконец, он вылетел из овражистой низины на холмистый гребень — вскарабкался вверх, цепляя траву руками, — и словно широким знаменем ударило в лицо, накрыло с головой волнами свежего ветра с долины — Данила замер, качаясь на головокружительном яру — в ногах прогибалась зеленая равнинная падь, исписанная легким голубым кружевом речушек и заводей — дымки костров, светлые деревянные крыши, снежные облака резвящихся голубей над садами…

Он присел в теплую траву и, гордо поглядывая в лицо резковатому ветру, достал из торбы медовую лепеху. Сладострастно вгрызся в сухаристую корочку, достал губами пахучую мякоть — и чуть сознание не потерял. Он забыл, что на свете бывает такой хлеб. Упал спиной в одуванчиковое море и, глядя снизу вверх на гигантские травяные стебли с неожиданно огромными муравьями, ползавшими перед самым носом, медлительно придавил языком к верхнему небу сочный, размокший ржаной мякиш — не… я теперь на все согласный… Пускай враги и всадницы с мечами — я готов. Только… снова, как в Москве, после хлеба с медом захотелось молока.

Данила замер и остался лежать в траве — потому что услышал чьи-то шумные шаги по траве: человек шел и бубнил под нос протяжную песню. Мужик — и, кажется, русский: песня отзывалась чем-то призрачно-знакомым. Человек был шагах в полуста — судя по всему, тоже карабкался из лесистого оврага на гребень. Данила быстро перевернулся на живот, прикусил зубами неосторожного муравья, бежавшего по нижней губе, — и сквозь частокол одуванов принялся разглядывать мужика — первого живого человека, которого суждено было встретить на новой родине. Грязноватая рубаха до колен, короткие штаны и босые загорелые ноги — крестьянин? Любопытно, что человек тащил огромное бревно, волочившееся следом по густой траве и цеплявшее землю обрубками сучьев.

— Эй, мужик! — весело окликнул его Данила, высунув морду из своего одуванчикового укрытия. — Помощь нужна?!

Ему почему-то вдруг захотелось ухватиться за толстый конец бревна, почувствовать в ручищах его солидную тяжесть и упереться вместе с мужиком вниз по склону в долину… Но мужик не отвечал — хмуро покосившись на бронированного незнакомца в траве, отвернулся. Даже шага не замедлил — только песню свою прервал. Данила вскочил и в три прыжка нагнал ускользавший по траве конец бревна, легко подхватил на плечо. Прижался щекой к крошистой коре — и заулыбался, как дурак. Непонятно отчего.