Черный скоморох - Сергей Шведов Страница 64

– Не буду, Семерлинг,– резко откликнулся на этот вызов Пигал.– Я готов предстать перед членами Высшего Совета и отчитаться за свои поступки.

Кентавр Семерлинг засмеялся, и смех его странно прозвучал под сводами сиринского дворца.

– Не придется тебе отчитываться, Пигал, потому что ты отныне не только почтеннейший, но и просвещеннейший член Высшего Совета, которому предоставлены полномочия защищать интересы Светлого круга в империи гельфов. Так что дерзай, просвещеннейший Пигал. Но отвечать тебе придется теперь только перед самим собой, а это нелегкое дело для человека с такой чуткой совестью, как у тебя.

Кентавр Семерлинг покинул гостеприимный Сирин в тот же вечер, а просвещеннейший и почтеннейший Пигал остался, раздавленный свалившейся на него стараниями коварного друга ответственностью. Впрочем, ответственность эту Пигал Сиринский, пожалуй, взвалил на себя сам. Член он Высшего Совета или не член, но отныне он отвечает за все, что происходит на гельфийской дороге, и в первую очередь перед самим собой. В этом кентавр был прав.

Просвещеннейший и почтеннейший член Высшего Совета, магистр Белой магии Пигал Сиринский вздохнул, выпил бледно-розового сиринского вина и стал собираться в дорогу.

Его высочество Гиг, наследный принц Мессонской империи, был, мягко говоря, вне себя. Коварство друга, да какого там друга – змеи, которую он неосторожно пригрел на груди, вдребезги разбило его нежное сердце. Тяжелые кресла из розового дуба легкокрылыми бабочками летали по обширному залу имперского дворца, грозя разнести в щепки расписной зинданский паркет, что, бесспорно, огорчило бы матушку принца, императрицу Асольду. На это обстоятельство, кстати, и пытался намекнуть расстроенному другу барон Феликс Садерлендский, но поскольку он и был той самой пригретой на груди принца змеей, то его слова пропускали мимо ушей. А неистовый Гиг замахнулся уже на гигантскую вазу из халидского фарфора, предмет особой гордости и забот своей венценосной матушки. Поступок, который никогда ему не будет прощен, в этом Феликс нисколько не сомневался. А главное – было бы из-за чего так кипятиться! Из-за какой-то кривляки, легкомысленной дурочки, не стоившей и мизинца благородного Гига Мессонского и, уж совершенно точно, не стоившей зиданского паркета и халидского фарфора.

– О, мерзавец! – Принц задохнулся от бешенства и предпринял попытку дотянуться до горла коварного друга, который, однако, удачно ушел от его цепких пальцев и почти уже выскользнул за дверь, но в последний момент все-таки был схвачен за полу щегольского плаща.

– Послушай, Гиг,– перешел к глухой обороне Феликс,– есть из-за чего, в самом деле, кровь себе портить.

– Негодяй! – Его высочество, похоже, окончательно зациклился на ругательствах и варьировал их в недопустимо малом для сиятельного лица диапазоне.– Как посмел обесчестить несравненную, изысканнейшую розу моего сада, благоухающую фиалку моей души?! Как ты посмел прикоснуться к ней своими грязными лапами? Ты, которого я допустил в святая святых своего любящего сердца, ты, которому я верил, как самому себе, ты, посвященный в самые сокровенные тайны мои, ты, который...

Монолог его высочества грозил затянуться надолго, и, вероятно, Феликс совсем заскучал, если бы не руки Гига, которые все время норовили ухватить собеседника за горло или нанести ему иной физический ущерб. А надо признать, наследный принц Мессонской империи обладал бычьей силой, и будь на месте Феликса кто-нибудь другой, эта вспышка страстей влюбленного идиота закончилась бы трагически.

– Все произошло совершенно случайно,– успел вклиниться Феликс в паузу, возникшую по той простой причине, что принцу не хватило воздуха для очередного ругательства.– Шел мимо, заглянул на огонек, и она сама упала в мои объятия.

– Мерзавец,– справился наконец с дыханием Гиг,– ты же знал, что я влюблен в нее до безумия, что страсть переполняет мое сердце! Я сгною тебя в тюрьме, негодяй, в самой вонючей и сырой камере, которую только можно найти в Мессонской империи!

– Между прочим, Гиг, ты воспламеняешься страстью каждую неделю, поэтому немудрено, что я путаюсь в объектах твоего горячего поклонения. Позавчера это была Ильда, баронесса Асейская, вчера Мина, баронесса Лирийская, и, наконец, ты, оказывается, влюбился в Лилию Фарлейскую, ничего мне об этом не сказав.

Его высочество немного ослабил хватку, и на лице его появилось сомнение.

– Не далее как вчера я читал тебе стихи, в которых воспевал несравненную...

– Фиалку твоего сердца Мину Лирийскую,– быстро подсказал Феликс.

– Лжец,– голосу Гига, однако, не хватало уверенности.– Стихи были посвящены Лилии.

– Ничего подобного,– стоял на своем Феликс.– Стихи были посвящены Мине, я сам ей их декламировал, вернувшись от Лилии.

Феликс слегка увлекся в своих оправданиях и сболтнул лишнее, чего делать не стоило, поскольку глаза принца прямо-таки заблестели от бешенства.

– Ты был у Мины?!

– Это уже переходит все границы,– обиделся барон Садерлендский.– Мы о ком сейчас говорим: о Мине или о Лилии? Нельзя же ревновать к двум женщинам сразу. Это уже произвол и самодурство. Ты, Гиг, просто хочешь подгрести под себя всех мессонских девушек, а это уже попахивает тиранией. Как ты вообще можешь клясться в любви к Лилии, если прячешь в своих покоях белокурую девицу ангельской красоты? Очень красиво, очень по-императорски.

– Тебе не удастся заговорить мне зубы, садерлендская змея!

– Хорошо,– согласился Феликс.– Я отправлюсь в самую отвратительную мессонскую тюрьму, но только в том случае, если девушка за твоей спиной не более чем фантом или плод моего разгоряченного воображения.

– Какой же ты...– Его высочество фразы не закончил, поскольку негодяй и мерзавец Феликс Садерлендский был прав.

Девушка сидела в любимом кресле Гига, рассыпав роскошные волосы по резной спинке и даже, кажется, спала, опустив пушистые ресницы на розовеющие щеки. По мнению Гига, она была достойна оды, даже поэмы: белокурая, с алыми, как лепестки роз, губами, не говоря уже о фигуре, которая само совершенство, упакованное в дорогую материю. Оставалось выяснить, каким образом это сокровище проникло в личные покои Гига Мессонского. Скорее всего, дело здесь не обошлось без Феликса, который таким образом хотел загладить свою вину.

– Надеюсь, девица благородного происхождения?

– Ты у меня спрашиваешь? – удивился барон Садерлендский.

– Но ведь это ты ее сюда привел.

– С чего ты взял? Я ее впервые вижу.

Вот уже двадцать лет Гиг знаком с Феликсом, и все эти годы негодяй ему бессовестно врет. Другой государь непременно наказал бы лживого вассала, но все знают, что у принца Мессонского доброе сердце, и пользуются этим совершенно беззастенчиво. Недаром же покойный барон Сигирийский всегда говорил, что государь должен быть строгим. К сожалению, у названного в честь замечательного полководца Гига Мессонского пока что не хватает душевных сил для того, чтобы избавиться от порочной для властителя слабости.