Веселые и грустные истории про Машу и Ваню - Андрей Колесников Страница 7

С тех пор она регулярно вспоминала о море. Пару недель назад она призналась, что море ей приснилось.

– А что тебе приснилось? – спросил я.

– Ты, мама, бабушка, – честно вспоминала она. – Детский сад.

– А что ты делала?

– Каталась на велосипеде.

– По морю?

– Нет, папа. На велосипеде нельзя кататься по морю.

– Но ты к морю ехала на велосипеде?

– Нет, я вокруг дома каталась с Кириллом. Он меня не догнал.

– Маша, – спросил я ее, – но почему ты говоришь, что сон был про море?

– Потому что я хочу на море.

И вот теперь практически каждый разговор на любую тему она быстро сворачивает к морю.

Более того, она вбила эту мысль в голову и своему младшему брату, полуторагодовалому Ване, и он теперь тоже без устали показывает рукой за окно, делает характерные движения руками, как будто плывет (с сомнением смотрит на сестру, все ли так, как надо, и она коротко кивает ему, и он абсолютно, сверхъестественно счастлив и хохочет).

Ваня никогда не был на море, и Маша время от времени рассказывает ему, как там хорошо. Там огромные попугаи («Ваня, они громко каркают, вот так: кар-р! карpi»), там есть одно место, где тебя рано утром за пять минут сделают лисой или зайчиком («вот такие черные усы рисует!»), да там столько всего, что нет больше никакого смысла оставаться дома.

– А что вообще-то ты там будешь делать? – спросил я ее, когда она в очередной раз подошла ко мне с серьезным разговором на эту тему.

– Загорать буду, – с недоумением пожала она плечами.

– А ты знаешь, что твоя мама идет сейчас загорать? Она была поражена:

– Ты что! Здесь нет моря. Ты что, не знаешь?

– Знаю. Моря нет. Но мама идет загорать.

С одной стороны, она и мысли не допускала, что у нее где-то здесь под боком есть море. А с другой – она все-таки привыкла верить своему отцу. Я ее не обманываю. То есть не видела она от меня в жизни зла.

– Хочешь, мы тоже пойдем с ней?

– Хочу, – задумчиво, с некоторой опаской говорит она.

И мы идем в студию загара. Там растут пальмы. Там я с облегчением вижу каркающего попугая.

Мама показывает ей капсулу для загара с вертикальными лампами.

– Что это? – спрашивает Маша.

– Солнце, – говорю я.

– А-а, – кивает она. – А где море?

Я сначала хотел показать ей бассейн три на пять метров, но потом подумал, что это будет уж слишком жестоко. Может потерять веру в человечество. А это у меня запланировано гораздо позже, не раньше чем годам к двенадцати.

– Моря, Маша, здесь нет. Здесь только солнце. Моря тебе никто и не обещал.

– А мама уже идет загорать?

– Уже пошла, – говорю.

– А зачем?

– Для красоты, – отвечаю. – Чтобы нравиться незнакомым мужчинам.

– Поняла, – кивает она и слезает с высокого барного стула. – Я хочу домой.

Дома она бросается к бабушке:

– Бабушка, – кричит она, – Ванюшка! Вы знаете, где мы были? На море! Мама так загорела!

Я вздыхаю с облегчением, потому что подумал было, что ей все это очень не понравилось. Все-таки это было очень уж нечестно.

– А что еще ты там видела? – спрашивает бабушка.

– Там столько мужчин! – качает она головой. – И они все незнакомые!

В гостях хорошо, и точка. Маша не очень любит сидеть дома. Вчера мы поехали в гости к моему приятелю, художнику Сергею Мейтуву. Он живет, можно сказать, в соседнем доме. На машине ехать три минуты.

Маша решила не упускать ни одной секунды.

– Папа, – говорит она, – а можешь быстрее? Второй раз меня об этом просить не надо.

– А еще быстрее?

На узкой улице, заставленной машинами, я уже перешел на пятую.

– А еще? А то ты медленно едешь, Ванюшке не нравится.

Ее полуторалетний брат не шевелясь сидит рядом с ней. Детский психолог, окажись он сейчас, не дай бог, в этой безумной машине, поглядев на Ваню, постарался бы сказать что-нибудь умное. Например, «что вы хотите, ребенок познает мир». А мне кажется, Ваня сидит и думает:

– Ничего себе! И он мне еще говорит: туда не ходи, сюда не ходи!

– Ваня, ты хочешь, чтобы папа поехал быстрее? – спрашивает Маша брата.

– Да! – подтверждает тот.

Вообще-то он сейчас на любой вопрос отвечает «да»! И Маша хорошо знает об этом.

– Папа, давай быстрее!

Спокойно, я понимаю, что я везу детей. Но мне кажется, что пока ситуация в пределах нормы. И я прибавляю.

– Папа, – говорит Маша, помолчав еще секунду. – А теперь отгадай загадку. Машина в реке, Маша ловит рыбу на береге (ударение на последнем слоге). Что это?

Вот тут я чуть не роняю руль из рук.

– Это, – наконец подавленно отвечаю, – я по просьбе моей дочери ехал все быстрее и быстрее.

Она кивает. Давно я так не попадался. Со взрослыми-то я бдительность не теряю.

Художник Мейтув, где живет, там и трудится. Дома у него мастерская. Все стены увешаны результатами работы. Он художник непростой, работает со всяким мусором, начиная с битых блюдец и заканчивая сгоревшими микросхемами. Все эти сокровища с особой педантичностью, которая и не снилась ни одному бомжу, живущему на свалке, разложены у него в большой светлой комнате по полочкам и ящичкам.

Маша осмотрелась и обрадованно сказала:

– Вот она, птичка!

– Где? – переспросил я.

– Да вот же!

Я смотрю и ничего не вижу, кроме мутных медицинских склянок да десятка с любовью отрезанных голов пластмассовых пупсов после курса химиотерапии (лысых то есть).

– Да нет, папа! – с досадой говорит Маша. – Вон там!

Наконец за грудой ржавых гвоздей и погнутых ключей я вижу два, нет, сразу четыре чучела маленьких попугайчиков.

– Птичку берем с собой! – говорит Маша.

– Да нет! Пусть живет тут, – отвечаю я ей.

– Она здесь погибнет, – резонно отвечает мне дочь.

– Возьми, Маша, попугайчика, – ласково говорит ей художник.

– Тогда двух, – уверенно заканчивает дочка.

– Второй мне и самому нужен. – В голосе художника появляются стальные нотки.

Я его понимаю. Посмотрел бы я на вас, если бы вас в одночасье лишили куска хлеба.

– У вас, кстати, нет тел Барби? – озабоченно спрашивает художник. – У меня есть предчувствие, что в какой-то момент они могут очень пригодиться в работе.