Облава на волка - Михаил Серегин Страница 14

– «Едальня-наливальня у Пяти углов», – сказал Филин.

– «У Пяти углов», – проговорил Семен в трубку, – «Едальня-наливальня» какая-то… Тут на витринах всякие картинки намалеваны прикольные – не ошибетесь. Мужики через забор лезут, а один ссыт… Чего? Да это картинки на витринах такие, а не… Не я же рисовал… Ну, понятно, короче? Ага, давай, отбой. До связи. Все в порядке, – сообщил Семен, отключая телефон, – все путем. Они через КП проскочили. Сивый мусору даже сто баксов сунул… – Семен засмеялся, – грехи свои замаливает перед родной ГИБДД. И вторая тачка тоже в городе уже. Так что первая часть плана прошла хорошо… То есть – приемлемо, могло бы и лучше быть, без приключений.

– Без приключений редко когда бывает, – сказал развеселившийся тоже Петя.

– Это точно, – поддакнул Филин, – вот, помню, у меня день был как-то раз неудачный. С самого утра и до вечера. Утром тачку стукнул, «шестерку» какую-то протаранил, да еще и старушку зацепил. Этот лох, который на «шестерке» был, сразу развернулся и уехал, только я его и видел, а номера запомнить не успел – я вообще-то пьяный был. Так что на свои бабки пришлось мне тачану латать. А старуха, которую зацепил, вообще круто отмазалась – в больничке с концами перекинулась… Не утро, а одни убытки. Хорошо еще, что мусора не успели подъехать. Ладно… Зато они вечером меня цапнули. Причем, падлы такие, совсем ни за что. Иду пешком – тачану-то грохнул, вижу – кошелек на дороге, ну, я и поднял его сдуру. А в кошельке ничего нету, только патрон. И тут мусора откуда ни возьмись – патруль. Ваши документы, а что это за кошелек? Ага, гад, патрон в кошельке носишь!!! Хранение оружия! Я только потом догадался, что они сами, уроды сраные, кошелек-то подкинули. Они план таким образом выполняют, чтобы премии не лишиться и звание очередное получить. Ну, отмазался я, конечно, – пока меня везли, успел по мобиле адвокату звякнуть… А уж тот меня через два часа вытащил. И ведь что самое смешное – при мне тогда «ствол» был и две обоймы. А на «стволе» мокруха висит! Мусора меня даже не обыскивали – как кошелек увидели, так и обрадовались, в отдел поволокли. А там адвокат подъехал, все дела… Разбираться начали, даже до обезьянника не дошло… Вот такой денек был. А вот я еще вспомнил…

– Погоди, – прервал Семен Филина, разохотившегося рассказать очередную историю, которых у того было бессчетное количество. – Надо Седому звякнуть – отчитаться. Порадовать старика, сказать, что, несмотря ни на что, все-таки доехали до Питера. А потом надо это самое…

– Что? – не понял Петя Злой.

– Отметить приезд, – пояснил Семен, – не сильно, конечно, но бутылочку мы имеем право раздавить. Так или не так я говорю?

– Так, – сказал Петя Злой.

– Так, – сказал Филин.

* * *

Как Щукину ни хотелось поскорее выбраться из злосчастного города, с утра мучивший его голод все-таки оказался сильнее. К тому же нужно было хоть немного передохнуть после очередного крутого поворота событий и подумать, прибавив к и так значительному грузу тяжких раздумий еще одну загадку.

Повернув на одну из грязных окраинных улиц, Николай увидел полуподвальное помещение, на двери которого красовалась табличка «Кафе».

«Зайду», – решил Николай.

Через несколько минут он уже сидел за шатким пластиковым столиком и глотал дрянной кофе, запивая им чахлые сосиски, политые красно-коричневой бурдой, которая в меню пышно именовалась кетчупом «Особым». В чем заключалась особость кетчупа, Щукин не понял, но предположил, что в затхлом вкусе, напоминающем вкус несвежих помидоров.

«Итак, – меланхолично жуя, размышлял Щукин, – менты реально шли на меня. Хотели меня брать, но, чтобы драка не завязалась в людном месте, решили подделаться под обычную проверку документов. Понимали, что я сопротивляться буду, зная о возможном наказании, – ведь мне статья за преднамеренное убийство светит. Да еще и изнасилование пришили бы. Гондон-то я выбросил, но эксперты все равно докажут, что я Вероничку того самого… Ч-черт, кто же меня так настойчиво пытается подставить, а? Не жалея ни сил, ни средств… Интересно, кто? Врагов-то у меня много, и большинство желают мне смерти, причем надеясь, что перед кончиной я буду мучиться».

Тут размышления Николая были прерваны звучным:

– Привет!

Щукин поднял голову и увидел стоящего перед ним низенького и толстенького человечка с ленинской лысиной и лоснящимся лицом, сияющим радостью. Остатки волос толстяка были седовато-серыми, как старая половая тряпка.

– Здорово, – неприветливо ответил Щукин, – извини, братан, что-то я тебя не узнаю…

– Не узнаешь? – поразился толстячок, без приглашения бухаясь на стул рядом со стулом Щукина. – Да ты чего, Колян, опух? Я же Толик Лажечников… Ну, помнишь? Мы с тобой под Самарой одни нары утюжили… Во!

Толстячок до плеча закатал рукав свободно висящего на его жирном теле свитера, обнажив волосатую руку, на которой видна была давняя татуировка – ухмыляющийся черт с широкой ленточкой на рогах. На ленточке можно было прочитать надпись «Самарская ИТК, 19… – 19… гг.».

– Теперь вспомнил? – осведомился толстячок.

– Нет, – буркнул Щукин, – извини.

– Ну ты даешь! – хихикнул толстячок и почесал лысину. – У тебя что – память отшибло, а?

* * *

Память у Щукина не отшибло. Он прекрасно помнил этого самого Лажечникова и узнал его, как только взглянул на его лицо.

Анатолий Сергеевич Лажечников, или просто – Толя Ляжечка, начинал свою трудовую карьеру, работая фарцовщиком. Он, коренной москвич и потомственный интеллигент (папа – историк, профессор Московского университета, мама – довольно известная в то время балерина), еще со школы усвоил твердую истину – честным трудом добыть себе средства на сносное существование невозможно. Папа Ляжечки, например, подрабатывал тем, что за большие деньги писал кандидатские и докторские диссертации партийным деятелям, не особенно при этом напрягаясь, – какой же выживший из ума ученый пенек будет валить на защите секретаря комсомольской организации или университетского партийного организатора? А мама, будучи в силу особенностей своей профессии красивой и стройной до сорока восьми лет, когда она попала в больницу с почками и с тех пор стала с катастрофической быстротой толстеть, днем и ночью пропадала на репетициях и дома появлялась чаще всего в первой половине дня с огромными букетами цветов и картонными ящиками шампанского. Папа-профессор на это закрывал глаза, считая, видимо, поведение жены исторической необходимостью, обусловленной влиянием среды, – потому что среди поклонников маминого творчества встречались и партийные функционеры, люди в те годы довольно влиятельные и папой чрезвычайно уважаемые.

К тому же, кроме цветов и шампанского, маме дарили и шубы, и заграничную бытовую технику, и мебель, и предметы старины, не говоря уже о дефицитных продуктах, которые ни в одном общедоступном магазине купить было нельзя. Поэтому-то никто особенно не удивился, когда юного Лажечникова в один прекрасный день прямо из школы увезли в милицейском воронке. Как выяснилось позже, Толя вместе с двумя-тремя приятелями ошивался возле гостиниц, где жили интуристы, и, дождавшись на улице какого-нибудь представителя загнивающей капиталистической страны, предлагал ему в обмен на заграничные шмотки и безделушки традиционные русские сувениры или просто деньги. Со временем бизнес Толика начал процветать, потому что наладились постоянные торговые связи, и товаров, среди которых преобладали пластинки с записями иностранных групп и глянцевые мужские журналы с неприличным содержанием, стало столько, что переполненные ящики не умещались в Толиной комнате.