Гражданин Винс - Джесс Уолтер Страница 17

— Увидимся утром, — прощается Аарон Гребби и добавляет: — На работе.

Они смотрят друг на друга еще мгновенье, потом Келли поворачивается к Винсу.

— Огромное спасибо, что пришел, Винс. — И, обращаясь к Бет: — Была очень рада с вами познакомиться.

— Я упала, — говорит Бет, снова подняв руку в гипсе. — С лестницы.

— Ох! — сочувствует Келли.

— Вот что случилось с моей рукой.

— Ох! — Келли вежливо улыбается, достает из сумочки ключи от машины, прощается и уходит на стоянку.

Винс и Гребби провожают ее взглядом. Бет рассматривает свои туфли.

— Майкл Рейган выступил отлично, правда? — спрашивает Гребби.

— Вы так думаете? — удивляется Винс.

— Просто потрясающе, что он сюда приехал, вот так запросто. Тут атмосфера изменилась. В этой стране происходит что-то поразительное. Это же очевидно, вам не кажется?

Винс узнает этот заученный тон малосодержательных фраз, но не может не ответить.

— Я скажу вам, что мне кажется, — парирует Винс. — Я сидел в этом ресторане и думал: если бы мне поручили вести избирательную кампанию Рональда Рейгана и у него был бы такой тупоголовый сын, то в какой город я отправил бы его за шесть дней до выборов, чтобы оттуда он не смог все испортить?

В первое мгновенье Аарон Гребби ошеломлен, но потом он изучающе всматривается в Винса.

— Простите, я не расслышал, как вас зовут?

* * *

— Я только хочу сказать… — Голос Винса перекрывает гомон бара. — Только хочу сказать, что наблюдаю за обеими сторонами пару дней и, разумеется, вижу разницу, но никто не говорит, что конкретно изменится.

— Что конкретно изменится? — Аарон Гребби шлепает себя по лбу. — Что конкретно изменится? Да все! Все изменится. Восьмидесятые годы двадцатого века станут зарей новой эры, возвратом к идеалам и превосходству Америки. Это революция. Правительство снова станет служить народу, а не наоборот. Мы останавливаем закат этой страны, пятидесятилетнюю неуправляемую либеральную эрозию.

— Вот я об этом и говорю. Такую чепуху обычно пишут в предсказаниях в печенье. Что это все значит?

— То и значит…

— Да, но вы не можете сказать, что конкретно изменится…

— Да я же говорю: реформа соцобеспечения, восстановление прав владельцев огнестрельного оружия, отмена десятков незаконных налогов. Если вы готовы слушать…

— А я слушаю! Только вы ничего толком не говорите…

Бармен перегибается через стойку.

— Все в порядке?

Спорщики кивают.

— Простите, — говорит Аарон. Откинувшись на спинку дивана, Бет даже не открывает глаза.

— Послушайте, — снова начинает Винс. — Я только хочу сказать: нельзя винить людей за то, что они стали циничными. Это все пустословие. То же самое, что машины продавать. Или туалетную бумагу.

Лицо Аарона краснеет.

— Я восемь месяцев прочесываю этот район, пытаясь оторвать людей от телевизоров, чтобы они выслушали, что я стану делать, если меня изберут. Через… — Он бросает взгляд на часы. — Через сто двадцать четыре часа меньше половины населения этого города пойдет голосовать. Половина из них пойдет голосовать, потому что это президентские выборы. Они понятия не имеют, кто я такой, и выберут другого парня, потому что «Гребби» звучит для них как какая-то гадость, которую сожрала их собака. Они даже не представляют, каковы мои взгляды на развитие экономики, работу госпредприятий, школ, на строительство автомагистралей. Они не знают, за что я возьмусь первым делом, если меня изберут, несмотря на то, что я без остановки талдычу об этом несколько месяцев. А всем плевать.

Винсу вспоминается аналогичная фраза Дэвида: «Всем плевать».

— А теперь еще какой-то мужик из магазина пончиков собирается прочитать мне лекцию обо всех несчастных, что ждут политического просветления! Ладно. Отведите меня к этим изголодавшимся избирателям! Я готов. Пошли. Покажите мне пятерых всерьез заинтересованных в разговоре избирателей, и я до утра буду отвечать на их вопросы. Только избавьте меня от бессмысленного возмущения людей, которым лень даже узнать, кто баллотируется, пока кандидат не вклинится между сериалом «Визг» и «Семейная вражда».

Оба напряженно смотрят друг на друга.

— Во Вьетнаме были? — спрашивает Винс.

Гребби подается вперед и настороженно вглядывается ему в глаза.

— Что?

— Вы только что сказали, что прочесываете этот район.

Гребби молчит.

— Друг у меня там был, — объясняет Винс. — Он часто это словцо употреблял.

Гребби делает глоток и отвечает сухо.

— А этот ваш друг, он вернулся целым и невредимым?

— Да. Практически. — Винс машет буклетом «Голосуйте за Гребби». — Тут ни слова нет о Вьетнаме.

Гребби раздумывает.

— Ну и за что вы там собираетесь взяться? — спрашивает Винс.

— Что?

— Вы сказали «за что я возьмусь первым делом». И что же это?

— За зоопарк. Нам в Спокане нужен зоопарк получше.

— Это понятно, — отзывается Винс. — Был я в этом зоопарке как-то раз. Погано там.

— Не понравилась выставка домашних кошек?

— Суслики с северо-запада, — улыбается Винс.

— Кунсткамера.

— Вы спите с Келли?

Гребби не ведет ухом, только умолкает на секунду.

— Пожалуй, нет… Только, по-моему, это не ваше дело.

— Да, — вздыхает Винс, — не мое.

Он поднимает с пола упавшую накидку и, наклонившись, укрывает Бет.

Она открывает глаза, делает глубокий вдох, окидывает взглядом бар, лес пустых бутылок, горы окурков.

— М-м-м. Уже все?

Гребби надевает пальто, когда Винс поворачивается к нему.

— Вы это серьезно?

— Что именно?

— Хотите пообщаться с избирателями?

Гребби смотрит на часы.

— Прямо сейчас? Уже почти полночь.

— Угу, — кивает Винс. — Рановато. Ну так подождем на месте.

Бывает, ночью задумаешься, что творится в мире, освещенном огнями. Иногда видишь разом всю жизнь, нагроможденную саму на себя, видишь город, разделенный печалями, в каждом районе — своя печаль. Даже город такого размера, пара сотен тысяч человек, может поразить: предложения руки и сердца, кулачные бои, дети крадут сигареты у родителей, женщины молятся, чтобы их напившиеся мужья уснули. И видно все сразу, когда, разрезая полночь, едешь через город в новехоньком «Додже» Аарона Гребби, Бет спит у тебя на коленях, а ты с заднего сиденья споришь о политике с человеком, что спит с девушкой, которую — как ты себя убедил — ты любишь.