Диверсант - Юрий Корчевский Страница 2

— Пинский.

— Вы хотите сказать, что я в Белоруссии?

— Да, именно так.

Похоже, девица не шутила, да и говор у неё странный — не акающий, как у москвичей.

Первое, что пришло ему на ум — Пинские болота. Откуда, из каких уголков памяти он вытащил эту ассоциацию?

— И болота у вас здесь есть? — уточнил он.

— Полно вокруг, — первый раз за всё время разговора улыбнулась девушка, — но не только болота. Речки ещё есть, озёра.

— А какое сегодня число?

— Первое июля, десятый день войны, — снова посерьёзнела девушка, не спуская с незнакомого парня ставшего вдруг подозрительным взгляда.

Наверное, его после взрыва всё-таки контузило. Девушка о войне говорит, он сам понять не может, куда его занесло.

— Месяц, год, какой вы говорите? — переспросил изумлённый Александр.

Тут уж девушка удивилась:

— Я и говорю — первое июля тысяча девятьсот сорок первого года.

— Правда?!

Внезапно Александр услышал странный незнакомый гул, идущий откуда-то сверху. Гул был натужным и ничего хорошего живущим на земле не обещал. Он предупреждал: «Везу-у, везу-у-у…»

Александр поднял голову и увидел идущие ровным строем звенья тяжело груженных самолётов, по-видимому — бомбардировщиков, сопровождаемых юркими истребителями.

Олеся проследила за его взглядом и тоже увидела самолёты:

— Опять летят!

— Кто «летят»?

— Да самолёты ж фашистские! Города русские бомбить полетели! А наших самолётов что-то не видно! Кто же остановит эту чёрную силу? — с горечью в голосе проговорила она.

И это заставило Александра поверить в страшную, неправдоподобную, но реальность. Шок и столбняк! Так сильно его никто в жизни не удивлял.

— Вы не контужены, товарищ? — участливо поинтересовалась девушка.

— Был взрыв, куртку посекло, а на мне — ни царапинки, — честно ответил он.

— А, понятно! Вот вы всё и забыли. Сами-то откуда будете?

— Из Москвы.

— Из самой столицы? И Сталина видели?

— Нет, только на фотографиях.

— Да что же мы в дверях стоим, вы же, наверное, есть хотите? Проходите в избу!

Александр прошёл в комнату. Обстановка бедноватая: кровать с панцирной сеткой и никелированными шишечками, домашний коврик на полу и уж совсем древний круглый репродуктор в углу.

Вошла девушка, неся крынку молока и каравай хлеба.

— Вы уж извиняйте, товарищ москвич, разносолов у меня нет — чем богата…

Она налила в кружку молока, отрезала ломоть хлеба.

Особо есть Александр не хотел, но, учитывая обстоятельства, решил подхарчиться — ещё неизвестно, когда придётся поесть в следующий раз.

Молоко оказалось очень вкусным: густым, с толстым слоем сливок вверху, да и хлеб отличный — с хрустящей корочкой.

Александр выпил всю крынку, умял половину каравая; смахнув крошки со стола в ладонь, закинул в рот.

— А что сейчас в мире творится, где фронт?

— Отступают наши, по всем фронтам отступают. Говорят — немцы Борисов взяли и Бобруйск.

— Это далеко отсюда?

— Двести километров в сторону Москвы. Мы в немецком тылу уже.

— Немцы здесь были?

— Чего им тут, в болотах, делать? Они по дорогам прут. Я их не видела даже.

— Даст Бог — и не увидишь.

— Я комсомолка, и в Бога не верю.

— А зря! Только в него и можно верить, остальные врут.

Девушка обиженно поджала губы.

— Ну а власть у вас в районе какая-нибудь есть?

— Не знаю. Отца в армию неделю назад забрали, про Пинск не слышала ничего.

Александр сидел в полной растерянности. Ладно бы контузия была, а то ведь — сорок первый год! А может, девушка ненормальная, а он ей поверил…

— Радио работает?

— Нет, конечно, — вздохнула девушка.

Надо зайти к соседям, у них узнать.

Александр встал, поблагодарил девушку за угощение.

— Как тебя звать, красавица?

Щёки девушки вспыхнули румянцем — так в деревне её никто не называл.

— Олеся.

— В деревне живёт ещё кто-нибудь?

— Одни старики и старухи остались. Из молодёжи до войны одна я была. А мужиков в армию призвали. Вы-то почему не в армии? Или больной?

— Ага, больной, — отшутился Саша.

— А с виду — так и не скажешь, — покачала головой Олеся.

— Подскажи-ка, Олеся, в какую сторону шоссе?

— А вам какое? Если на север, то будет Минское, до него часа три пешком. Если на юг, так Пинское будет, до него поближе — часа два идти. И железная дорога там же.

Александр снова уселся и задумался. Если всё услышанное от девушки — правда, то надо обдумать ситуацию. Идти к своим, прорываясь через линию фронта? Далековато, а главное — если и выйдет, так документов нет, назвать адрес и место работы не может. Ведь НКВД проверять будет, а в отделе кадров метрополитена гражданин Дементьев Александр, тридцати шести лет, москвич, не судимый, беспартийный — не значится. Стало быть — шпион! И по законам военного времени его — к стенке! Александр передёрнул плечами, представив такую перспективу.

Ещё вариант — отсидеться здесь, в этой Богдановке. Но рано или поздно сюда заявятся немцы. Кто такой? Почему здорового мужика в армию не взяли? А может — партизанить оставили? Перспектива незавидная.

А впрочем… Его в мирное время готовили к разведывательно-диверсионной деятельности во вражеских тылах — на случай войны. Сейчас война, и тыл самый что ни на есть вражеский. Он хоть и не призван, но, попав в непредвиденную ситуацию, должен действовать по совести, по велению души и в соответствии с его представлением о воинской чести. Враг топчет его землю, убивает его соотечественников, значит — и поступать ему надо соответственно.

Правда, спецназ действует по заданию разведупра. Рейды короткие: выброска в тыл врага, проведение акций и возвращение к своим. Сейчас же у него рации нет, начальства и задания нет — даже оружия нет. Но это ещё не повод сидеть сложа руки. И Богдановка эта как база хороша. Местность глухая, лесистая, с болотами, по обеим сторонам в отдалении — шоссейная и железная дороги. Тяжёлая техника здесь не пройдёт, а самому спрятаться можно запросто. Вот только загвоздка остаётся — как легализоваться. Он сейчас не в рейде, сколько времени пробудет — неизвестно, надо же где-то есть, мыться, в конце концов, чтобы не отличаться от людей.

Александр посмотрел на Олесю, спокойно занимавшуюся домашними делами.