Подарок девушки по вызову - Михаил Серегин Страница 29

Глава 9СКОРАЯ МЕДИЦИНСКАЯ ПОМОЩЬ

Наутро Мамуке Церетели стало плохо. Синтетический психостимулятор, поддерживавший уровень работоспособности его организма на необычно интенсивной энергоотдаче в процессе жизнедеятельности — как это все пышно именовал профессор Монахов — вызвал утреннюю негативную реакцию.

А быть может, это было последствие недостаточного усвоения или даже частичного отторжения чужой крови. Даже не в ее полном составе, а в составе некоего экстракта, приготовленного по новым технологиям профессора Монахова.

Церетели было очень плохо. Его темные глаза ввалились, профиль еще более заострился и стал восковым, кожа посерела и покрылась мельчайшими капельками пота. Он почти ничего не видел: все расплывалось в мутно-серой пелене.

— Стае… Дамир… Влад… — бормотал он. — Спасите меня…

Он даже не помнил сейчас, что Влад — Владимир Свиридов — уже играл не на его стороне.

А у Перевийченко были свои методы спасения.

Он приставил пистолет к голове Михаила Иннокентьевича и во всеуслышание поклялся, что, если Церетели умрет, гениальные мозги профессора Монахова разлетятся в радиусе минимум десяти метров.

Впрочем, того нисколько не смутило подобное обещание. Он заявил, что у него все идет по плану, он предупреждал Церетели, что это болезненная и тяжелая процедура, для перенесения которой не хватает наличных иммунных сил организма и требуются стимуляторы, призванные вскрыть глубинные, потаенные источники энергии.

— А вот вы, господин Перевийченко, крупно лоханулись, — профессор употребил жаргонизм так, словно желал подчеркнуть, что не мыслит общения с охраной Церетели на другом языке. — Как же вы умудрились упустить Кропотина и эту… Леру? И даже, говорят, собственного заместителя, который переметнулся на их сторону?

Станислава Григорьевича покоробили слова профессора, и особенно пресловутое «лоханулись». Но Монахов был совершенно прав, и начальник службы безопасности опустил пистолет, в награду за что был угощен еще одной сентенцией маститого медика:

— Если вы не разыщете Кропотина через сутки, я не поручусь за жизнь господина Церетели. Так что не тратьте энергии на бесплодные угрозы, а выполняйте свои прямые обязанности, Станислав Григорьевич.

Перевийченко вздохнул и жестом подозвал к себе переминающегося в углу Дамира, с этого утра исполняющего обязанности Свиридова.

— Ну что там менты?

— Говорят, ищут, — откликнулся тот. — Джип уже нашлы в каком-то засранном дварэ. Говорят, разделали его капытально: колес нэт, всэ винутрэнности видралы, салон обчистылы.., всэ эти аудиосыстемы «пионэровские» и прочее.

— Кто?

— Нэ иначе как местные житэлы. Там двор весь адын к адному — алкащи да нищеброды. Один прямо в салоне спал… «Анапой» обложился и уснул. Его поднялы, он ничего не рулит, че к чему, спращивают — нычего не помнит.., в общем, дохлий номэр.

— А ты слышал, что сказал Монахов?

— Еще бы.

— Так вот, если мы не найдем до завтрашнего утра этого самого бисова Кропотина.., живым, слышишь, только живым.., то Церетели перекинется. А если это случится, то и нам скоро кранты. Зрозумил?

Понятно?

— Куда уж понятнее…

— Так что любой ценой. Пусть Свиридов.., он наверняка с Кропотиным.., пусть он даже половину твоих положит. Любой ценой — живого.

* * *

— Вызвал «Скорую», — весело сообщил Афанасий Фокин, который только что выпил две опохмелочных бутылки пива и теперь находился в превосходном настроении.

— Отлично. А теперь звони ты, — приказал Свиридов Кропотину и взглянул на часы: половина восьмого утра. — Только зря это он: оставлять тебе свой балаковский телефон. Совсем тебя там за лоха принимают.

Кропотин послушно набрал номер.

— Алло, — почти тотчас ответил сочный мужской голос, — говорите, я слушаю.

— Андрей Николаевич, это Кропотин.

В трубке на две секунды зависло напряженное молчание, потом голос отозвался, изрядно сбавив в сочности и жизнерадостности:

— Да, Дима. Ты закончил?

— Нет.

— Но как же тогда…

— Нет, Андрей Николаевич, я не закончил, — прервал его Кропотин. — Я попал в тяжелейшую ситуацию. Мне нужно встретиться с вами.

— Ты не можешь говорить?

— Возможно, меня прослушивают и даже сейчас придут сюда. Я перезвоню вам. Постарайтесь дождаться моего повторного звонка.

— Тогда звони мне не сюда, а на мобильный у меня в машине. Номер помнишь, надеюсь?

— Да, конечно.

— Тогда я еду. Перезвони.

— Вот и замечательно! — почти выкрикнул Дмитрий.

— Но что случилось? Тебя…

— Ни слова больше, Андрей Николаевич, — опять перебил его Кропотин. — У меня совсем нет времени. Переговорим после.

— Отлично, — сказал Свиридов, — сыграно впечатляюще. Теперь осталось перезвонить ему из аэропорта.

— А зачем Фокин вызывал «Скорую»? — тревожно спросил Кропотин. — С кем-нибудь плохо?

— Увидишь, — лаконично проговорил Свиридов, подводя Диму к окну. — Смотри сам.

Окно выходило в огромный, на несколько домов, пыльный двор с несколькими расходящимися от него дорогами.

— И что? — недоуменно спросил Кропотин.

— А вот и мой Буравчик! — весело проговорил также глазеющий в окно отец Велимир, тыча пальцем в только что въехавший во двор «рафик» с красными крестами «Скорой помощи» и включенными мигалками. — Небось так скоро к какой-нибудь постинфарктной старушке никогда бы не поспел.

— Твои только приехали, а мои вон — давно стоят под деревцем, — сказал Свиридов. — Идиоты!

— Кто это — твои?

— А вон, посмотри на того хлопца с эйнштейновским лбом, что сейчас высунул свою физиономию во-о-он из того раздолбанного «Форда». Этот «Форд» все время стоит у церетелиевского офиса.

Тоже мой бывший подчиненный. Сыщики! — презрительно фыркнул Влад.

Свиридов был прав. Метрах в пятидесяти от фокинского подъезда, в тени толстого раскидистого вяза стоял пыльный серый «Форд» с разбитой фарой, чуть помятым бампером и треснувшим лобовым стеклом, что придавало этому в целом приличному авто довольно затрапезный вид.

Из переднего окна с опущенным стеклом то и дело выглядывала массивная бритая башка с маленькими, подозрительно блестящими глазками. Если этот колоритный мелкоуголовный типаж тешил себя мыслью, что он похож на законопослушного папашу-обывателя, высматривающего из машины своего запаздывающего сынишку, то делал он это совершенно напрасно. На его пошедшем озабоченными складками лбу, высоте которого позавидовала бы самая интеллектуальная горилла из девственных тропических лесов экваториальной Африки, на всем его широком тупом лице были написаны напряжение и подозрительность.