Караван дурмана - Сергей Донской Страница 3

– Тихо, тихо, – забормотал Воропаев увещевающим тоном, – успокойтесь, собачки. Вы тут кушайте, а я пойду, ладно?

– Грр!

Кудлатая уродина с обрубленным хвостом попыталась цапнуть его за ляжку, но Воропаев вовремя пнул ее ногой в морду и устремился бочком в сторону, не забывая прижиматься спиной к повозке.

Вожак серой тенью двинулся следом.

Пшт! Вспыхнувшая спичка сразу погасла, пришлось зажигать новую. Засверкали отразившие ее свет собачьи глаза. Как будто гирлянду вокруг Воропаева развесили. Но ничего праздничного в этих огоньках совсем не было.

– Все, все, – приговаривал Воропаев, вертя головой по сторонам, – я ухожу, угомонитесь, черти проклятые… Оп-па!

Он метнул горящую спичку в поджарого пса, припавшего к земле у самых его ног, и попятился, выискивая свободное пространство между мерцающими в темноте глазами. Пес клацнул зубами и поджал хвост.

– Ага, не нравится? – приободрился Воропаев. – Не на того напали, твари! Ишь, нюх совсем потеряли!.. Прочь! Прочь!

Пшт!.. Пшт!.. Пшт!.. Спички вспыхивали одна за другой и летели в оскаленные морды, заставляя псов соблюдать дистанцию. Воропаев уже выбрался из собачьего круга и продолжал отдаляться от опасного места задом наперед, ежесекундно зажигая свои крошечные факелы. Серый вожак, опустив морду до самой земли, следовал за ним, но уже не рычал. Просто смотрел исподлобья. Чего-то ждал. Чего?

– Ну, что уставился, волчара?! – завопил Воропаев, страдая от пережитого унижения. Его вынудила отступить горстка каких-то шелудивых псов, многих из которых он еще помнил как соседских бобиков и тузиков. – Вот изловлю тебя – и на шапку! – мстительно пообещал он, потрясая ножом. – Всех перебью поодиночке, вы еще меня попомните!

К этому моменту две маленькие железы, расположенные в верхней части почек, вырабатывали в организме Воропаева столько адреналина, что сердце едва успевало перекачивать обогащенную кислородом кровь. Подкожные сосуды во избежание больших кровопотерь в случае ранения рефлекторно сузились. От этого дыхание Воропаева участилось до предела, а волосы на его голове зашевелились, как в те древние времена, когда шерсть его далеких предков вздыбливалась в случае опасности, придавая им более грозный и устрашающий вид.

Для одних адреналин является стимулятором страха, для других – борьбы, для третьих – бегства. Что касается Воропаева, то он был готов к любому повороту событий. Его надпочечники функционировали безукоризненно, а руки безустанно зажигали спички и разбрасывали их по сторонам, не позволяя собачьей стае перейти в наступление.

– Вот вам!.. Получайте, уроды!.. Вот!.. Вот!..

Когда под ноги подвернулась сусличья нора и Воропаев упал, больно ударившись копчиком, он скорее удивился, чем испугался. Инстинктивно поджал ноги, намереваясь то ли встать, то ли защитить пах. В этот момент ухо обожгло нестерпимой болью, и он вскрикнул, наугад ткнув ножом в темноту.

Шавка, отхватившая ему мочку уха, кубарем покатилась по земле.

Рафф! Следующая собака, ошалевшая от будоражащего запаха адреналина, вцепилась Воропаеву в левое плечо, урча от ярости и вожделения.

– На тебе!.. На!.. На!..

Отчаянно орудуя ножом, он исполосовал впившуюся в него морду крест-накрест, после чего собака отпрянула в темноту, издавая пронзительные сипящие звуки. Она терла голову лапами, как будто вознамерилась выцарапать себе глаза, и вертелась волчком, не находя себе места. Но торжествовать победу было рано. Подчиняясь неуловимому движению вожака, вся свора ринулась на человека одновременно, сатанея от собственной решимости и отваги.

Раз! – Воропаев воткнул лезвие ножа прямо в выпученный собачий глаз. Два! – отсек упершуюся ему в грудь лапу. Три! – вспорол мохнатое брюхо, покрытое репьями и сосульками грязи.

И тогда в середину свалки прыгнул серый вожак, слишком осторожный, слишком коварный, чтобы атаковать вооруженного противника первым.

Ох-х! Воропаеву показалось, что его горло схватили горячими щипцами, стиснули как следует и рванули на себя – вместе с кожей и жилами. Пальцы, сжимающие рукоять ножа, ослабли.

– Уйди! Уйди! – завопил он, но вместо крика прозвучало какое-то жалкое карканье. Проклятый кобель повредил ему голосовые связки.

Держась обеими руками за шею, Воропаев упал на спину и стал отталкивать наседающих псов ногами. Горло взмокло от уха до уха, но дело было вовсе не в том, что пасть вожака оказалась очень уж слюнявой, как отстраненно предположил Воропаев. Это хлестала кровь из вспоротых зубами сонных артерий, расположенных по обе стороны шеи. Мозг, лишенный притока крови, заработал в аварийном режиме, перемежая рефлекторные импульсы с совершенно бредовыми отрывочными видениями.

– Ох, – простонал он, отстраненно глядя на кудлатую морду, протиснувшуюся между его ног. Всякий раз, когда собачьи челюсти, приоткрывшись, захватывали очередной комок плоти и стискивались вновь, у Воропаева темнело в глазах, и он совершенно переставал видеть собак, рвущих его на части.

Вокруг стоял яростный, неумолчный гвалт, а он ничего не слышал. Вожак давился оторванным лоскутом воропаевской кожи, да только ему было уже все равно. Но он был жив, он дышал, он еще на что-то надеялся. До тех пор, пока степь не погрузилась в совершенно непроглядный мрак, в котором не было ни луны, ни звезд, ни самого Воропаева, так и не полакомившегося напоследок человечиной.

Яртышников с удовольствием поерзал в своем новом кресле. Солидное, добротное, основательное, под стать обладателю. Вся эта новомодная офисная мебель не для него, не для Яртышникова. Он ведь не какое-нибудь дерьмо на палочке, чтобы вертеться туда-сюда на своем рабочем месте как заведенный. Он директор автотранспортного предприятия «Монтажник». С недавних пор весьма прибыльного предприятия. Преуспевающий директор. Прочно сидящий на своем массивном кожаном кресле стоимостью 21 086 рублей сколько-то там копеек.

Водитель-дальнобойщик за такие деньжищи должен месяца четыре без продыху вкалывать, недоедая, недосыпая. Яртышникову, чтобы заработать на свой хлеб с маслом, достаточно переговорить с нужными людьми и поставить подпись под выгодным контрактом. У него есть голова на плечах, поэтому именно под его задницей поскрипывает кожей новехонькое итальянское кресло за семьсот баксов. А его шоферюги трясутся на водительских сиденьях и до одурения крутят баранку, экономя на суточных и командировочных. Каждому свое. Яртышникову чужого не надо, но и своего он не отдаст. Это должны понимать все, тем более теперь, когда кривая успеха резко поползла вверх.

– Зоя, – утробно произнес он, утопив кнопку селектора до отказа, – долго я еще буду ждать?

– Иду-иду, Николай Петрович, – всполошилась невидимая секретарша, – тут чайник барахлил, пришлось просить ребят починить.

– Починили? – осведомился Яртышников, оглаживая пальцами гладко выбритый подбородок с ямкой.