Домой не возвращайся! - Алексей Витаков Страница 32

ГЛАВА 19

– Нет, Вяч, с нами ты не пойдешь! – Белоцерковский ходил по комнате, щелкая пальцами: – Тебе нужно оставаться в общаге.

– Неужели вы думаете, что так необходимо алиби? Омаров давным-давно догадался о наших совместных планах, – насупленно говорил Бальзамов.

– Он может догадываться, сколько угодно. Но нам нужно его еще больше запутать. Что если он за тобой установил слежку? Пойдет по пятам и, как только увидит конечный пункт визита, моментально поймет, куда и зачем мы путь держали.

– Но не исключено, что за вами он тоже следит!

– Если с нами что-нибудь случится, остаешься ты. Тебя беспричинно, как мы говорили, трогать ему не резон.

– Жаль: водитель джипа выскользнул.

– Да, хоть и на тот свет, а жаль. Могло быть много хуже. Представить жутко, что Горелый мог уступить в единоборстве.

– Молодец, все-таки, Глеб Сергеевич.

– Благодаря его стараниям мы получили ответы на некоторые вопросы. Теперь точно известно, что журналист отравлен водкой Омарова. Это раз. Сам великий Саид-эфенди занимается продажей человеческих органов. Это два.

– Капитан Садыков. Это три. Но почему Омаров не уберет капитана.

– Потому что не знает о наших планах. И, может, не ведает о том, что нам известно о связи его и Садыкова.

– Но ведь этот мент при мне разговаривал в тюрьме по телефону, обращаясь по имени-отчеству.

– Да, но откуда знать Омарову, что ты сидел в тот момент рядом и все слышал.

– Так, спросить же нетрудно.

– Ну, знаешь, такой вопрос даже мне бы в голову не пришел. Об этом сам капитан должен был рассказать. Но он – не дурак.

– Марат Гаврилович, я давно хотел спросить о вашей организации «Честь имею». Кого вы к себе принимаете? Как образовались? Много ли вас?

– Начну с последнего вопроса. Троих ты уже знаешь: меня, Глеба и Натана. Придет время – узнаешь остальных. Образовались давно, еще в восьмидесятых, накануне вывода войск. Почему-то сразу стало понятно, что никто, никакое государство думать о нас, воевавших, не будет. В начале девяностых пришлось уйти в подполье. Такое понятие, как патриотизм, стало почти ругательным. Любой журналист, если помнишь, мог сделать себе имя, в первую очередь на ругани в адрес патриотов. Они тогда, как ярые псы рыскали, вынюхивали. Слава любой ценой. Оболгали армию в своих газетенках под рукоплескания либерально-демократических лож. Да что я заводиться начал опять. Безногие, безрукие инвалиды локальных войн оказались на паперти. Но даже милостыню свою они вынуждены были бандюкам отдавать в обмен на жизнь в каком-нибудь вагончике и водку.

– Вы-то, сами, почему в общежитии живете?

Белоцерковский с минуту молчал, глядя в окно. Под кожей на щеках быстро и нервно перекатывались желваки.

– Продать пришлось квартиру. Сын в Первую чеченскую в плен попал. А у нас ведь с недавних времен: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Выкуп такой заломили, что пришлось последние штаны снимать. Давил бы гадов. Через два месяца плена курьер посылку принес с отрезанными пальцами сына. Дескать, поторопись, уважаемый. Еще два месяца и – голову получишь в мешке. Моя старуха слегла в психиатрическую больницу. Сейчас никого не узнает. А я продал квартиру и туда поехал: искать банду Донхажиева. Со мной еще несколько человек было, тоже родители, как и я. Одну женщину особенно запомнил. Всю дорогу туда иконку в руке сжимала, молилась. Над ней бандиты издевались нечеловечески. Насиловали. Отбили все внутренности. В результате отдали тело сына без головы, упакованное в картофельный мешок. Заставили ее саму этот мешок нести до границы. Идет, как сейчас вижу, согнувшись под тяжестью до земли, и просит, чтобы голову отдали. Мол, делайте, что хотите со мной, только голову верните. А они ржут: «какая голова, женщина! Ты его без головы родила. Предлагали мы ему крестик снять, в ислам обратиться. Не захотел: гордый очень. Толковый джигит бы получился. Пусть теперь собаки его мозги кушают». Она в ответ: «Сами вы собаки. И ждет вас собачья смерть. С необученными детьми воюете. Посмотрим, что с вами будет, когда сюда русские мужчины с оружием придут». Примолкли тогда храбрые вояки. Идут, молча стрелы из глаз пускают.

– А с вашим-то сыном что было?

– Нес я своего Алешку на горбу еле дышавшего. Живой труп, одним словом. Иду и про себя прошу: «Не помирай, Алешенька, дотерпи до границы, родимый. Не хочу, чтобы эта свора слезы мои видела». Когда его из ямы вытащили, было ясно: не жилец. Руки гангреной пошли, лицо изуродовано, глаз один вытек, самостоятельно передвигаться не может. И, самое главное, запах смерти от него исходит. Я сразу все понял. Хотел только одного: не дать им слабостью моей насладиться. Он, будто слышит все: «Ничего, – говорит, – папаня, пока Москву из окна поезда не увижу, не помру». Повзрослел очень. Слово свое сдержал. Умер на следующий день после прибытия. Сколько я рапортов написал, чтоб в Чечню отправили, но отказ железный, мотивированный былыми ранениями и возрастом. Я ведь бывший майор, морпех. Принимал участие в Карибском кризисе, работал в Анголе, да где только не носило, страшно вспомнить. Тяжелое ранение в позвоночник отправило на заслуженную пенсию. Так-то.

– А Глеб Сергеевич?

– Горелый-то? Ну, этот сыскарь. Когда-то весь воровской мир у него в кулаке сидел. Тоже судьба – не позавидуешь. В девяностых взялся за одного бизнесмена, а тот оказался под прикрытием серьезных милицейских чинов. Глебу, так, мол, и так, отступись от этого дела. А он, недаром что почти Жеглов: «вор должен сидеть в тюрьме» и баста. Уперся. Как ни убеждали его, что не вор в тюрьму сядет, а твой труп в Яузе найдут, ни в какую. Не хотел слышать ничего ни про новые времена, ни про новых хозяев жизни. Советский сыщик-романтик. Таких в лучшие-то годы не густо, прямо скажем, было. Киллеров к нему подсылали, но наш Глебушка одного за другим в количестве трех штук на тот свет отправил.

– Да, круто.

– Еще бы не круто. В молодости в знатных рукопашниках ходил.

– Не позавидуешь омаровскому водиле.

– Помимо кулачных дел, классный стрелок. Так, что уличным выскочкам с тремя классами церковно-приходской он был явно не по зубам. Но эти сволочи по-мужски ведь драться не умеют. Украли гореловскую внучку. И условия ставят. Либо уходишь на пенсию, и дело в корзину. Либо внучку твою вся братва хором насиловать будет. А потом ушки розовые отрежем и в платочке пришлем. Из царевны-лягушки сказку сделаем про ушки. Она ведь у него единственным родным человеком была. Сына с невесткой в автокатастрофе потерял. Девчонка чудом жива осталась.

– Была?

– Да, была. Потому что таких заложников в живых не оставляют. Не трехлетний ребенок, девушка семнадцатилетняя. Знал это опытный сыщик. Думал, как спасти. Не получилось. Расчлененный труп в радиусе нескольких километров по зеленоградской лесополосе собирали. После этого сник наш Горелый. Постарел в одночасье. Таким уже к нам пришел.