Домой не возвращайся! - Алексей Витаков Страница 33

– А жена у него есть?

– Нет давно. Будучи молодой совсем, погибла в горном походе, на пути к семитысячнику. Отважная была альпинистка.

Белоцерковский достал пачку сигарет, тряхнул, поймал губами фильтр и, щелкнув зажигалкой, задымил. Бальзамов тоже. Минуты две длилось молчание. Прервал его Марат Гаврилович:

– Приказ, братец, есть приказ, его выполнять нужно. Ты же в армии служил?

– Так точно, товарищ майор.

– Приказываю вам находиться в расположении общежития до особых распоряжений. Понятно?

– Так точно. Понятно. Куда можно и куда нельзя?

– До магазина и обратно, но так, чтобы все время на виду. Омаров должен знать, что ты здесь. Можешь выпить, собрать компанию. Главное: побольше шума.

– Никита Гречихин, думаю, будет рад такому обстоятельству.

– Только Джучи не втягивайте.

– Да куда ему. В себя прийти никак не может. Кстати, если бы не он, неизвестно, нашли бы мы водку или нет.

– Его величество случай. Второй раз так не повезет. Не надейся. Что-то мы сами сотворить должны.

– Вы-то сотворите. А я – до магазина и обратно.

– О том, что я тебе сказал – никому.

– Можно это расценить, как прием в организацию?

– В тебе прямо дух подпольщика сидит. Посмотрим, Бальзамов, посмотрим.

– Натан Лазаревич тоже ведь в организации.

– Ну, конечно. Я же тебе сразу сказал.

– А что-нибудь о нем можно услышать?

– До тюремной хирургии служил на боевых кораблях. Вечный волк-одиночка.

– Имеется в виду семья?

– Она самая. История на первый взгляд самая, что ни на есть, банальная. Жена мужа из похода не дождалась.

– Любовник в шкафу?

– Почти. Только, не в шкафу, а на балконе. Натан, человек интеллигентный, за топор хвататься не стал. Достал табельное оружие и сказал: «прыгай, курва». Тот и прыгнул, совершенно не подозревая, что корабельный хирург не знал, с какой стороны обойма вставляется. Этаж, кажется, четвертый был. Точно не припомню, но любовнику хватило, чтобы ноги переломать, плюс, из-за слабости мышечного корсета, спину крепко покалечил. Ноги-то, понятно, – в гипс. А вот на спине операция требовалась. В Одессе все друг друга знают, кто по одной специальности работает. Вот Натан и сговорился с коллегой, чтобы тот позволил на операции поприсутствовать. Поправили донжуану спину, да так, что у того, почему-то, половые функции отказали вместе с нижними конечностями. На чужой пирожок не разевай роток. Жену, понятное дело, выгнал на все четыре стороны, а сам с повинной явился, куда следует. Отправили Наташу отбывать срок в колонию для бывших военнослужащих офицерского состава. А там бугор сразу решил, если не опустить по полной программе, то последним чмошником сделать. Зачморить. Потому что бугор этот, по кличке Старый, ярым антисемитом оказался. Зверь, каких земля не знала. Бывший майор, стройбатовец, срок получил за неуставные отношения. Над солдатами издевался. Одного заставил ртом кипяток из чайника ловить. Сам же стоял на табурете и сапогом – под ребра, чтоб, значит, активней был. Солдатик терпел, терпел да тресь ногой по табурету и в бега. Бегал, видать, быстро. Не поймали. И прямехонько, не куда-нибудь, а в военную прокуратуру. Ниточка потянулась: преступление на преступлении. Получил майор пять лет. В зоне активистом стал. Начальство иногда любит тупых, жестоких и исполнительных. Тяжело приходилось Натану Лазаревичу, все-таки возраст уже давал о себе знать. Да, и драться в жизни не приходилось, все больше головой проблемы привык решать. А тут, самые грязные работы, измывательства, качание на краю обрыва, не дай Бог падение, возврата в люди не будет никогда. И вот, как-то зимой, долбил хирург Подлипкин кайлом дерьмо замороженное в уличном туалете на территории рабочей зоны, и посетила его светлая мысль. Поймал крысу, посадил в железную коробочку и стал смаривать голодом несколько суток. В один из погожих, солнечных дней пошел Старый после завтрака оправиться. А Натан, тут, как тут, зашел с задней стороны сортира и голодную питомицу подкинул, через заранее приготовленную дырку. Бах, и путь на волю той же коробочкой перекрыл. Мечется крыса по замерзшим экскрементам. И вдруг видит: висит груша. А почему нельзя скушать? Ну, и сделала свой отчаянный, голодный прыжок. Смеешься! Старому не смешно было. Вылетает он на улицу с перекошенной рожей да с голым задом и орет, как резаный. Вся зона в хохот. Какой теперь после этого бугор?

– Прямо, специалист по кастрации Натан Лазаревич.

– Вот-вот. Старого из бугров вежливо попросили, дескать, авторитет потерял, сам виноват. А Подлипкина в скором времени в санчасть перевели. Снова стал Наташа уважаемым врачом. Оттянул свой срок. На корабль проситься бесполезно: годы. Так и остался в тюремной системе работать. На почетное звание пенсионера страшно обижается. Смотри, не оговорись. Он еще вынашивает тайную мысль: потомство после себя оставить, непременно девочку. У евреев же национальность по матери передается.

– Интересно, почему?

– Они считают, отец может быть залетным, а насчет матери, уж точно, подтверждения не требуется. С юмором ребята.

– Думаю, что все гораздо сложнее. А что, от жены-изменницы детей не было?

– Дочь где-то за границей. Мужей меняет: известных футболистов на адвокатов, бизнесменов на правительственных чиновников и так далее. Озабочена продвижением по социальной лестнице. Перетянула себе маточные трубы, специально, чтобы не беременеть. Натан проклял ее за это, сказал, не дочь ты мне, а позор один. Все-таки, человек он советской морали и принципов.

– Похоже, вы тут все такие.

– А тебе какие нужны? Дом на фундаменте строят. Слава Богу, мы его в себе не разрушили. Итак, приказ ясен?

– Так точно.

– Выполняйте.

– Есть.

Вид из окна на сырые, полузаснеженные, чавкающие от грязи улицы нисколько не расстраивал Альберта Гусейновича Садыкова. Ведь сегодня пятница. А, значит, снова головокружительный вечер в компании Цессиллии и Поппонии. И термы, пышущие забытым имперским теплом. Приятная дрожь пробежала по плечам и спине капитана. Он захлопнул папку с очередным делом и поставил на полку. Все. Как там поется: «На два дня, на два дня…» Эти могут не забыть. Работа такая, батенька. Ну, ничего. Сегодняшний вечер, все равно, никуда не убежит. А семья всегда потерпит, на то она и семья. Взгляд еще раз обошел пустой кабинет, и кожаный плащ слетает с плечиков, перемещаясь на фигуру. Широкополая шляпа, описав полукруг, садится на лысеющую голову, слегка надвинувшись на глаза. Белый шарф элегантно обвивается вокруг шеи. Гаванская сигара. Где? Ах, да, Альберт Гусейнович, только, пожалуйста, не гневайтесь, вот она. То-то. Черти нерасторопные. Сам прикурю. Проветрить и хорошенько убраться без меня. Будет звонить государь, скажите, что уехал на место преступления. Ясно? Так точно, ваше высокопревосходительство. Эй, Ефрем, туфли мои – до блеска! Забыл никак?! Вот вам на водку. Но только, когда все сделаете. Может, зайду, проверю. Не волнуйтесь вы так, отец наш родненький. Справим в лучшем виде. Отдыхайте себе, набирайтесь силушки. Работа-то, как никак, шибко ответственная. Садыков, глубоко затянувшись, выпустил дым в сторону воображаемых лакеев. Неторопливо перед зеркалом натянул перчатки и вышел на открытый воздух.