ВИТЧ - Всеволод Бенигсен Страница 39

— А кто его спрашивает?

— Приятель.

— Понимаете, — начала она и запнулась, — тут такое дело… в общем, Блюменцвейг умер.

— Как умер?! — опешил Максим. — Когда умер?!

— Да дней пять назад. Упал с платформы под поезд. Я, правда, деталей не знаю. Я просто сестра хозяйки квартиры. Он же ее снимал. В смысле, квартиру… Мы тут ремонт сейчас делаем. Обои меняем. Надо потолок покрасить. Может, паркет перестелить…

Женщину почему-то понесло в детали будущего ремонта — возможно, этим она пыталась компенсировать недостаток информации касательно смерти Блюменцвейга.

— Подождите, — прервал этот словесный поток Максим. — А как же вещи, библиотека?

— А их вчера забрал его брат двоюродный… Он сначала на полках что-то искал… потом рукописи и документы забрал…

— А книги?

— Не, книги он оставил… И мебель оставил… Но только что с ней делать… мы бы вывезли на дачу, но там и так всего хватает… в прошлом году мы сарай новый построили, но там же яблоки…

— А когда же похороны? — перебил Максим, чувствуя, что женщину, словно уставшего пловца каким-то подводным течением, все время относит от главной темы разговора.

— А его вроде кремировали уже… Но, если честно, это мне сестра сказала, а сама я не в курсе.

— Понятно, — растерянно прошептал Максим, не зная, что еще спросить, но не решаясь повесить трубку, словно смерть Блюменцвейга только с окончанием разговора станет непреложным фактом.

— А вы, может, хотите книжки забрать? Так они сейчас пока тут.

— Я подумаю…

— Вы извините, мне надо идти, — смущенно сказала женщина и, не дождавшись ответа, повесила трубку.

«Вот тебе и крематорий, вот тебе и ВИТЧ», — подумал Максим, чувствуя, как нагрелся от его щеки пластик телефонной трубки.

Зонц сидел на втором этаже своей подмосковной дачи. В тех кругах, где он работал и вращался, это называлось «загородной резиденцией». Вокруг был идеальный порядок — все так, как он любил. Раз в неделю сюда приходила убираться женщина, которая уже давно знала все его привычки и капризы — знала, что можно трогать, а что нельзя, что можно переставлять, а к чему лучше вообще не прикасаться. Она иногда подворовывала, но по мелочи. То ручку сопрет, то зажигалку. Но поскольку выше этих скромных клептоманских притязаний она не шла, Зонцу было все равно — он и так слишком многих уборщиц перепробовал. Воровали все. Но только последняя делала это элегантно, можно даже сказать, ненавязчиво. Как бы намекая Зонцу, что воровство для нее не первостепенная задача и даже не приработок, а просто дань традиции, так сказать, естественная часть процесса.

Зонц сидел на диване, разложив на низеньком стеклянном столике желтые листки со списком имен, который получил от своего помощника. Он курил и думал.

История с Привольском ему жутко не нравилась. А главное, до Привольска все шло как по маслу — и на тебе! Но больше всего его смущало и раздражало ощущение нелепицы и абсурда, которое незримо витало над каждым новым фактом о Привольске. Поражения Зонц переносил стоически, но непонимание выбивало его из седла. В администрации президента его ценили именно за проницательность. Здесь же он чувствовал себя школьником-недоучкой.

Зонц задавил сигарету в пепельнице, потер усталые глаза и взял пожелтевшие листки со списком привольчан в руки. В сотый раз побежал взглядом по фамилиям: Авдеев, Александрович, Амелин, Аполлонова, Аюшев, Балашова, Балкин, Бердан, Блюменцвейг, Бондарь, Буревич, Вешенцев… Все эти фамилии не говорили ему ровным счетом ничего. И сплошь поэты да писатели… Что они написали? Что вообще сделали? Хоть бы одно имя было знакомым…

А впрочем, бог с ними. Пусть историки в этой каше копаются. Главное — результат. А результат есть. Куперман после недельного раздумья позвонил Максиму, дал добро, и, значит, можно ехать в Привольск и приступать к работе. Да, с Максимом Зонцу определенно повезло. К Куперману ведь на кривой козе не подъедешь. Жаль, что Блюменцвейг, своенравный и замкнутый, оказался тупиковой фигурой. С ним Зонц жестоко прокололся. Но хорошо то, что хорошо кончается.

Зонц набрал номер своего помощника.

— Я вас слушаю, Изя Аркадьевич, — покорно ответил тот. Он знал, что для босса не существует рабочих и нерабочих часов.

— Слушай внимательно, Панкратов. Мне нужен Гусев. Который занимался Новомысском. Просто до зарезу.

Выкопай его из-под земли, достань с Марса, с того света, мне все равно. Понял?

— Понял, — хмуро ответил Панкратов, представив себя почему-то летящим на Марс с лопатой, чтобы выкопать Гусева.

— Есть что новое? — вклинился в его фантазии голос Зонца.

— По Привольску? Ну в общем, да.

— А хули ты молчишь? — разозлился Зонц.

— Так я только собирался позвонить, а вы сами позвонили, — обиженным голосом возразил Панкратов.

— Короче, Борменталь, — отрезал Зонц.

— В общем, я по своим каналам пробил. Там действительно имеется склад химических отходов. Там когда-то был химзавод. К сожалению, архивов никаких не осталось…

— Это «к счастью» называется, а не «к сожалению». А почва?

— Почва более или менее в норме. Но, конечно, если они взорвут склад, мало не покажется.

— А у них есть чем?

— Вот это вам никто наверняка не скажет. Тут сперва надо попасть на территорию.

Зонц задумчиво потеребил нижнюю губу.

— Ладно… сейчас это уже не актуально… А может, и актуально. Они там и вправду чокнутые какие-то… а?

Панкратов на том конце трубки молчал.

— Ты заснул там, что ли? — раздраженно спросил Зонц.

— Нет, Изя Аркадьевич.

— Так реагируй. Найдешь Гусева, скажешь ему, чтоб он со мной срочно связался. Мы поедем в понедельник.

— И я?

— Я же сказал «мы», значит, «мы». Будем надеяться, что у них там еще не все мозги от химотходов разложились.

Панкратов, не зная, как реагировать, искусственно хохотнул.

— Отбой, — сухо сказал Зонц и отключил трубку.

Он встал, подошел к столу и с тоской посмотрел на гору распечатанных документов. Столько же, если не больше, еще было в нераспечатанном виде в компьютере. Как назло, в этом месяце была уйма всяких культурных мероприятий, и ему нужно было все их изучить и разобраться, какие из них достойны президентского посещения, а какие нет. Плюс всякие юбилеи, награждения, встречи… Коллега Зонца по нелегкому культурному труду Гордеев вторую неделю плескался вместе с семьей в волнах Тихого океана, и вся работа свалилась на плечи Зонца и его команды, или, как их в шутку называли в кремлевских кулуарах, «зонцеркоманды» или «зонцевской группировки».