Война страшна покаянием. Стеклодув - Александр Проханов Страница 6

Он замечал брадобрея, водившего бритвой над головой старика, и старик, весь в пене, терпел касания бритвы, а прилежный брадобрей, орудуя лезвием, высунул язык. Замечал водоношу, подставлявшего бараний бурдюк под струю из колонки. Сутулил спину под тяжелой поклажей, шагал вверх по склону, осыпая блестящие капли. Замечал мускулистого, голого по пояс хазарейца, толкавшего повозку, на которой высилась ярко-оранжевая гора апельсинов. За каждым лицом таилась близкая тайна, сердце, словно сочный бутон, стремилось навстречу чуду.

Он приехал в аэропорт, когда быстро темнело. Взлетное поле с алюминиевыми самолетами уже было в сумерках. Лишь на окрестных горах догорали розовая и голубая вершины. У диспетчера он узнал номер стоянки и пошел по бетону туда, где белесый, с черными цифрами и красным крестом, стоял самолет. Хвостовая апарель была опущена, солдаты вносили на борт брезентовые тюки.

— Вы, товарищ подполковник, садитесь вперед, в «барокамеру», — штурман вписывал Суздальцева в полетный лист. — А то замерзнете в высоте-то с гробами.

* * *

Самолет поднялся в темноте, разбрызгивая огненные шарики «термиток», — тепловые имитаторы цели. Из-под крыльев сыпались яркие бусины, уносились в ночь, оставляя на алюминиевой обшивке гаснущие отсветы. Это напомнило Суздальцеву о «стингерах», которые уже проникли в зону Кабула и грозили тяжеловесным транспортам, доставляющим из Союза армейские контингенты и военные грузы. Парашют, который навьючили на него летчики, служил той же цели — спасению, в случае попадания в самолет зенитной ракеты. Он смотрел в иллюминатор на серую неразличимую землю, на головки отлетающих «термиток» и представлял, как в ночных предгорьях притаился расчет моджахедов, ведет по небу прицелом, улавливая в оптику медлительный транспорт. Но винты уже ревели в черной высоте, накрывая горы звенящим шатром.

Его мысли, после упоительных зрелищ вечернего Кабула, напоминающего разноцветный фонарь, после янтарного дворца, похожего на драгоценную шкатулку, которую взломал отряд спецназа, выпустив в синее афганское небо духов войны, — его мысли вновь погрузились в заботы. Утром, когда он вернется в Лашкаргах, продолжатся встречи с агентами, что приносят путанные, непроверенные сведения о маршруте каравана. Возобновятся жестокие допросы братьев Гафара и Дарвеша, истерзанных побоями, криками майора, запивающего свою ругань из бутылки мыльного «Коко». Начнутся облеты пустыни Регистан с ускользающей надеждой обнаружить в безбрежных песках зыбкую черточку каравана. Его мысли рисовали чертеж операции, в которую были вплетены караванные тропы, названия кишлаков, донесения осведомителей, засады на путях караванов, а теперь, после встречи с начальником разведки, был привнесен «иранский фактор», — «третья сила», способная сорвать операцию.

Перелет из Кабула в Баграм занял несколько десятков минут. Самолет, освещая прожектором серебристый бетон, опустился на поле, и к нему стал подкатывать грузовик. Летчики опустили хвостовую апарель, сошли на землю. Курили, глядя, как из грузовика в свете фар несколько солдат несут деревянный ящик. Стучат башмаками по аппарели, грохают ящик, шумно его двигают, устало уходят из фюзеляжа. Летчики переговаривались, и Суздальцев, не выходя из самолета, слышал их голоса:

— Я тебе, Васильич, должен два «чека». И больше я с тобой не играю.

— Ты прав, игра дураков не любит.

Они засмеялись, Суздальцев видел, как упал на бетон красный огонек сигареты, и летчик затоптал его, винтообразно вращая каблук. Аппарель поднялась, фары грузовика пропали, и ящик в фюзеляже погрузился в темноту.

Самолет взлетел, рассеивая в небе огненные семена. Баграм, где располагалась дивизия, отдыхал после кровопролитных боев в Панджшере, когда из ущелья шел поток раненых и убитых, и «Черный тюльпан» был перегружен гробами. Теперь же в этом одиночном «цинке» мог находиться солдат, попавший под шальную пулю, или угодивший по нерасторопности под танк, или не выдержавший приступа гепатита. Суздальцев не желал думать о лежащем по соседству солдате, о его родителях, читающих весточку сына, которая не предвещала ни скорых рыданий, ни похорон на деревенском кладбище, ни пирамидки с красной звездой. Прижимался головой к самолетной обшивке, дрожащей от работы винтов. Вибрация машины соединяла его с дребезжащим металлическим корпусом, делала деталью самолета. Он был «деталью войны», занимал незаметное место в ее громадном механизме. Будет служить механизму, пока ни износится. Тогда деталь извлекут, поместят в деревянный ящик и поставят на ее место другую.

Опять он думал о незавершенной, грозящей срывом операции. Его агенты, под видом торговцев, уходили в Пакистан, в Кветту, где находились секретные базы, и американские советники обучали моджахедов новейшим средствам ведения войны. В Кветте под прикрытием работал драгоценный агент, доктор Хафиз, проходивший стажировку в Союзе, приславший бесценные сведения о караване со «стингерами», который должен был пройти сквозь пустыню, от одного колодца к другому. Через пустыню Регистан двигались караваны с контрабандным товаром. Навьюченные верблюды с «кассетниками» из Тайваня, дешевыми часами из Гонконга везли замаскированный груз итальянских мин, китайских автоматов, мобильные госпитали для воюющих отрядов. Доктор Хафиз сообщал, что караван «стингеров» мог выйти в ближайшие дни. Быть может, уже идет, оставляя в песках едва заметную с вертолета бороздку. Сведения Хафиза сверялись с другими, а те разнились, путались, наскоро обученные агенты не внушали доверия. Иные забирали вознаграждение и исчезали бесследно. Другие могли быть завербованными пакистанской разведкой, и их неверная информация должна была отвлекать Суздальцева от истинного маршрута, путать спецназу карты, расходовать впустую ресурсы и время. Пленники Гафар и Дарвеш, по утверждению Хафиза, были теми, кто должен был встречать караван у границы, вести его по безлюдной пустыни, переправляя на север, к Шинданту и Герату.

Самолет сипло взвыл, сбрасывая обороты винтов и выпуская закрылки. Кропил небо огненными брызгами «термиток», заходил на посадку в аэропорту Джелалабада. Суздальцев не покидал борт, не расстегивал лямки парашюта. Видел, как цепко, по обезьяньи, летчики спустились с трапа, принимали от встречавших какие-то бумаги, светили фонариком. Мутно виднелось здание аэропорта. Построенное американцами, арочное, белоснежно сверкавшее днем, сейчас, без единого огонька, оно напоминало гору грязного известняка. Блуждая лучами, к самолету катил грузовик. С него спустили три ящика. Сопровождавшие «груз 200», подсвечивая фонарем, читали на ящиках имена, сверяли их с теми, что значились в бумагах. Вновь стучали солдатские башмаки по аппарели, скрипел металл. Сквозь стеклянное окно из «барокамеры» Суздальцев видел, как новая партия ящиков потеснила тот, что погрузили в Баграме. Под Джелалабадом шли бои в районе гидроузла, и это могли быть потери последнего дня.

К летчикам подошли две продавщицы военторга, стали проситься на борт.

— Мальчики, подбросьте до Кандагара. Товар везем, — просила молодая, в мелких кудряшках, играя перед штурманом полной грудью.

— Нету, девочки, места. Если бы вы были в ящиках, тогда бы взяли.