ВИТЧ - Всеволод Бенигсен Страница 8

Он набрал немецкий номер, не шибко надеясь, что сразу попадет на нужного человека, и уже заранее напряг свою память на предмет английского языка, если ответит иностранец. Но тут удача ни с того ни с сего улыбнулась ему — трубку взял сам Бессонов.

Максим сбивчиво объяснил суть дела. Повисла долгая пауза. Похоже, Бессонов никак не мог взять в толк, о чем его спрашивают. Минуты через две до него наконец дошло.

— Так вы про того Купермана, который в конце семидесятых должен был прилететь в Мюнхен?

— Именно! — обрадовался Максим.

— Теперь я вспомнил. Мы даже договорились с Бухреевым, что я встречу Купермана в мюнхенском аэропорту. Я тогда только-только машину купил… Да… И что же вы от меня хотите? — неожиданно поинтересовался Бессонов в конце своего короткого монолога.

— Как что? — опешил Максим. — Мне нужно его найти. Не Бухреева, а Купермана в смысле. Ну наверняка у вас есть его координаты и все такое.

— У меня? — удивился Бессонов. — Откуда? Я его и не видел никогда.

— Подождите, — растерялся Максим. — Вы же сами до этого сказали, что ездили в аэропорт его встречать.

— Ездил, — согласился Бессонов. — Но я не говорил, что его встретил.

— То есть как?

Максим почувствовал, что сходит с ума. Даже изощренные логические изгибы Толика Комарова по сравнению с ответами Бессонова были просто детским лепетом.

— Погодите, — сказал Максим, переводя дыхание, чтобы унять волнение и привести мысли в порядок. — Была осень 79-го года. Я поехал в Шереметьево провожать друзей. Среди прочих был и Куперман. Рейс «Аэрофлота» Москва — Мюнхен. Они прошли контроль, сдали багаж, сели в самолет и взлетели. Мы помахали им вслед рукой. Вы поехали их встречать в аэропорт в Мюнхене. Правильно?

— Абсолютно, — согласился Бессонов. — Хотя могу отвечать только за немецкую сторону дела.

— Но почему-то не встретили.

— Не почему-то, а по вполне конкретной причине.

— Какой же?

— Никакого самолета из Москвы в тот день не было.

Максим подумал, что ослышался.

— Не было самолета из Москвы?!

— Ни одного. Ни из Москвы, ни вообще из Союза. Когда в назначенное время рейс не высветился на табло, я пошел к окошку информации и узнал, что такого рейса не было, нет и не будет. Более того, я сейчас вспомнил, что спустя некоторое время позвонил в представительство «Аэрофлота».

— И что?

— Там мне сказали то же самое. Никаких рейсов из Москвы в тот день не было. Я, конечно, подумал, что Бухреев что-то перепутал, но перезванивать не стал. Куперман не был моим приятелем, и у меня были другие дела. Кроме того, у него был мой мюнхенский номер, и я знал, что если он прилетит днем или неделей позже, то позвонит. Вот только он уже больше не позвонил.

— Но Куперман прислал открытку.

— Кому? — удивился Бессонов.

— Своей бывшей жене. Я с ней сегодня разговаривал. Более того, открытку он отправил из Мюнхена. И датирована она была днем отлета.

Бессонов хмыкнул.

— Это невозможно. Я уже сказал, что рейсов из СССР в тот день не было. Более того, они и не ожидались.

Максим почувствовал, что все функции головного мозга в одну секунду отключились, словно кто-то дернул главный рубильник. В голове стало темно и тихо.

— Ау! — сказал Бессонов. — Вы тут?

— Я-то тут, — ответил Максим глухо. — А вот где самолет с Куперманом?!

Майор Кручинин не был солдафоном. Он был мыслящим человеком. Более того — убежденным либералом. Что в контексте его службы в КГБ означало следующее: вместо того чтобы душить, давить и карать, он придушивал, придавливал и журил. Разница, если вдуматься, огромная, ибо он был одним из немногих в этом учреждении, кто понимал, что одной силой ничего не сделаешь, а посему искал компромисса с теми, кто находился под неусыпным оком власть имущих. Он проводил долгие изнурительные беседы с диссидентами, бунтарями и антисоветчиками. Действовал мягко. Голос не повышал. Угрозами не злоупотреблял. Обладая явным талантом психолога, к каждому искал индивидуальный подход. Чувствовал, где следует перебить, а где выдержать задумчивую паузу. Если была возможность, демонстрировал неплохие для советского чиновника познания в искусстве: цитировал классиков, приводил примеры из истории и часто добивался желаемого результата. Так, однажды Кручинину пришлось уговаривать одного ярого диссидента-литератора не печатать на Западе свой автобиографический роман. Роман носил броское, если не сказать наглое название — «Я против СССР» и был посвящен, как можно догадаться, бесконечным мытарствам автора, его борьбе с властью, предательству друзей, жестокости КГБ и прочее, и прочее. Немудрено, что вследствие такой эгоцентричности автор получался весь в белом и в шляпе с пером, то есть принципиальным и смелым, а его противники — злыми и беспощадными, как Бармалей из сказки. Все же остальные (включая родных и друзей автора) выглядели просто бледными тенями, бродящими по страницам романа и вяло уговаривающими героя уступить врагу. В принципе в книге не было ничего такого, чего бы продвинутая западная публика не знала, но в это время начался короткий период потепления отношений с Америкой, и роман был совсем некстати, тем более что руководство СССР планировало провернуть важную экономическую сделку с проклятыми капиталистами. Перед Кручининым стояла задача оттянуть, а желательно, и вовсе пресечь опубликование романа. Встретившись с автором, он перво-наперво похвалил того за интересную книгу.

— Вам понравилось? — удивился автор.

— Конечно! — всплеснул руками майор, как бы давая понять, что такая книга не может не понравиться. После чего процитировал наизусть несколько запомнившихся ему мест.

— Более того, хоть я и не специалист, но вижу, что литература — ваше призвание. И пока есть вдохновение, надо писать. Срочно беритесь за второй роман. У вас уже есть задумки?

Автор замялся, ибо никаких задумок у него не было. Обличительный пафос был главной составляющей его творчества, но в первом и пока единственном романе он и так обличил все, что мог.

— Ну-у-у… я работаю… понемногу, — вяло сказал он.

— Вот и чудесно! — обрадовался майор.

— Что же тут чудесного, если мой роман не может быть опубликован на Родине? — с вызовом спросил автор и не к месту чихнул. Чихнул как котенок — негромко и как-то по-детски зажмурившись.

— Кто это вам сказал? — удивился Кручинин. — Разве вы носили его в издательства, в журналы?

— Нет, — растерялся автор. — Но, простите, это даже смешно обсуждать. Кто возьмется печатать такую… э-э-э…

— Антисоветчину? — пришел на помощь майор.

— Ну да.

— А где там антисоветчина?

— Как где? — изумленно спросил автор. — А арест? А лагерь?