Сокровища Рейха - Томас Гиффорд Страница 10

Пола сидела в библиотеке, уставившись на огонь. Она выпила немного коньяку и перестала плакать. Все эти полтора часа, пока не было доктора Брэдли, мы с ней просидели в библиотеке, потрясенные, печальные, чувствуя себя отвратительно. Первой моей реакцией было скорее изумление, чем скорбь, вероятно, вследствие шока от неожиданности, что мы нашли Сирила в таком положении.

Я налил себе коньяку и вышел в гостиную, пока доктор Брэдли занимался Полой. Вскоре он появился. Выглядел Брэдли уставшим, лицо осунулось: годы брали свое.

– Она скоро придет в себя, – сказал доктор. – Стойкая женщина. Хотя для нее это тяжелый удар. Насколько близки они были с твоим братом?

– Довольно близки, очевидно, – ответил я.

– М-да, – произнес он, беря свой черный кожаный саквояж, так хорошо знакомый мне с детства, с ровными рядами пузырьков, пилюлями, стетоскопом и прибором для измерения давления. – Да, в жизни все бывает. – Уже в холле доктор обернулся ко мне: – Где он?

Я кивнул в направлении лестницы. Доктор стал подниматься, жестом пригласив меня следовать за ним.

Наверху он некоторое время молча смотрел на мертвое тело моего брата. На Сириле были джинсы и белая рубашка с закатанными рукавами. С запястья свисал именной браслет, подаренный ему на четырнадцатилетие. На столике между креслами стояла бутылка «курвуазье» и фужер с остатками коньяка на дне. Кровать была слегка примята, будто Сирил успел на ней вздремнуть.

Брэдли склонился над трупом, всматриваясь в мертвые глаза, оттянул веки. Дотрагиваясь до Сирила, он непрерывно покачивал головой. Я прошел к окну. Мой взгляд, блуждавший по комнате, остановился на камине: обугленные поленья, теперь уже холодные, почерневшие… Не от них ли я видел сегодня утром дымок перед тем, как отправиться в город?

– Сколько времени он мертв? – опросил я.

– Да уж порядочно, – ответил Брэдли, насупив брови и в упор посмотрев на меня из-за очков. – Может быть, сутки. Точнее сказать трудно, пока не произведем вскрытие.

Я тупо кивнул.

– Джон, – Брэдли задумчиво потер пальцем длинный бананообразный нос, глядя на тело Сирила, – тут кое-что такое… одним словом, по-моему, что-то тут неладно, но я не могу понять, что именно. Судя по всему, у него остановилось сердце, он упал в кресло и умер. – Он снова покачал головой. – Однако… ты, говоришь, понятия не имел, что он дома?

– Нет. Я думал, он еще не приехал. Вчера вечером я заходил в дом, но его не было.

– Почему ты так уверен?

– Потому что я его не видел и не слышал.

– Надо сообщить в полицию. Пожалуйста, не смотри на меня так. Мой долг – поставить власти в известность. Кроме того, следует выяснить, когда и отчего он умер, – доктор тронул меня за рукав, – хотя бы для собственного удовлетворения. Необходимо сделать вскрытие. Тебе придется согласиться, мой мальчик.

Я кивнул.

Пока доктор Брэдли звонил по телефону, я спустился в библиотеку, подбросил дров в камин и передал Поле наш разговор.

– Значит, доктор Брэдли считает, что здесь что-то нечисто?

Она сидела, поджав под себя ноги, приникнув к спинке кресла, и дрожала. На улице завывал ветер.

– Кто знает, – ответил я.

– Интересно, что его привело сюда? Какая жестокая ирония: проделать путь из Буэнос-Айреса, чтобы поговорить с тобой и со мной… и вот мы здесь, а он мертв. Просто абсурд, какая-то бессмыслица…

От ее слов мне сделалось не по себе. Я положил руку ей на плечо.

В дверях остановился доктор Брэдли, достал из жилетного кармана часы на золотой цепочке:

– Я позвонил Олафу Питерсону. Он у нас человек новый, при тебе его здесь не было. Теперь он шеф нашей немногочисленной полиции. Раньше служил в уголовном розыске в крупных городах. Приобрел известность, раскрыв несколько сложных дел, связанных с преднамеренным убийством, женился на богатой женщине и, благодаря тестю, стал членом яхт-клуба «Белый медведь» в Миннеаполисе. Тогда же он оставил тяжкую работу в полиции. Сюда он приехал на свою ферму, чтобы отдохнуть в тиши нашего захолустья, а мы упросили его в качестве консультанта помочь нам наладить дело в местной полиции. И теперь платим ему номинальную зарплату – доллар в год, чтобы он оставался начальником полиции. Похоже, это ему нравится.

– И что он сказал?

– Сказал, что подъедет посмотреть, если удастся вытащить машину из снега. Метель-то усиливается.

Я поставил граммофонную пластинку с одной из сонат Бетховена. Мы сидели в библиотеке молчаливые, не в состоянии отделаться от мысли, что там наверху в кресле лежит Сирил, недвижимый, мертвый… Со стен библиотеки на нас взирали именитые нацисты и дед. Но вот сквозь рев метели донесся звук подъезжавшей машины, свет фар пронизал снежные вихри. Теперь у подъезда стояли уже три автомобиля, и снег все сильнее и сильнее заносил их. Открыв дверь, я увидел черный «кадиллак», а за рулем человека с сигарой. Не выпуская сигары изо рта, хозяин машины поспешил к дому.

– Здравствуйте, меня зовут Олаф Питерсон.

Мы обменялись рукопожатиями.

Олаф Питерсон приехал сюда в такую пургу не затем, чтобы стоять и вести пустые разговоры о погоде в Миннесоте. С ходу спросив Брэдли, где находится труп, он стал быстро подниматься по лестнице. Мы с доктором последовали за ним, а Пола осталась в библиотеке. Питерсон был среднего роста, в элегантном замшевом пальто цвета ржавчины, с симметричными лацканами на пуговицах, смуглый, почти брюнет. Он казался скорее выходцем с Ближнего Востока, чем скандинавом с берегов какого-нибудь фиорда. Густые черные усы спускались вниз по углам рта. Словом, выглядел он совсем не таким, каким я его представлял.

Снова оказавшись в спальне деда, я наблюдал за Олафом Питерсоном. Он внимательно осматривал место происшествия, зажав подбородок смуглой волосатой рукой. Ногти на его лопатообразных пальцах были тщательно ухожены. Он расстегнул пальто, и под ним оказался темно-синий рыбацкий свитер, надетый поверх желтой сорочки. Ее воротничок поднимался до подбородка: у Питерсона была очень короткая шея.

– Ваш брат? – спросил он.

Я кивнул.

– Труп обнаружили вы? Ничего здесь не трогали?

Я опять кивнул.

– Мисс Смитиз… – Он помолчал, перевел глаза на Брэдли: – Как фамилия ее покойного мужа? Филлипс?

Брэдли в свою очередь кивнул.

Питерсон приблизился к столу, уставился на фужер и закрытую бутылку «курвуазье», потом опустился на колени, осмотрел ее в свете лампы. Поджав губы, стал размышлять вслух – к этой его особенности мне пришлось привыкать.

– В порядке предположения допустим, что бутылка была непочатой и он сам откупорил ее. В доме нет постоянных обитателей, которые могли бы прикладываться к ней время от времени, и тем не менее осталось только полбутылки. – Он посмотрел на нас снизу вверх и широко улыбнулся, как посредственный клоун, довольный своей плоской, избитой остротой и смехом публики. – Таким образом, либо Сирил Купер сам хватил изрядно, либо… – Он помолчал для большего эффекта и выпалил: – Либо кто-то еще пил вместе с ним! А коль скоро тут был кто-то еще, не мешало бы с ним потолковать. – Физиономия Питерсона снова засияла, но в ту же секунду улыбка исчезла, и он серьезно посмотрел на меня: – Это та сторона детективной работы, мистер Купер, которую я обожаю. Самая легкая ее часть, мистер Купер. Надо думать, для вас смерть брата была большим потрясением. Кстати, а сами вы не убивали его? Нет, вряд ли.