Удар в сердце (сборник) - Николай Свечин Страница 13

Головорезы не заставили себя долго ждать и явились за легкой добычей. Многозарядной винтовки они не ожидали и были безжалостно расстреляны. Винчестер делает пятнадцать выстрелов за сорок пять секунд… Не спасся никто. Назавтра Оклобжио вручил вольноопределяющемуся Георгиевский крест. А Лыков навлек на себя ненависть еще и черкесов. На всякий случай он был на время отставлен от поисков.

Непрошенный отпуск Алексей проводил в палатке начальника команды. Сюда же прибился и кобель по кличке Мухтарка. Дервишка погиб от шрапнели еще при атаке Муха-Эстаде, и остался только Мухтар. Ночью он помогал секретам караулить реку и получал за это довольствие. А днем лежал у входа в палатку и рычал на незнакомых.

Палатка у главного охотника была турецкая, конусообразная. Она много удобнее русской: в ней почти везде можно стоять в полный рост, в то время как в нашей – лишь возле опорного столба. Фокин ежедневно принимал у себя двух гостей. Одним был поручик Колюбакин из Первого Кавказского стрелкового батальона. Вторым – бывший командир Лыкова поручик Агафонов. Он сдал свою полуроту и был назначен полковым адъютантом александропольцев. Все три поручика готовились после войны поступать в Академию Генерального штаба. Всех троих отличали самостоятельность суждений и большой кругозор.

Лыков, хоть и считался рядовым, присутствовал на беседах приятелей. Как потомственному дворянину, офицеры подавали ему руку. За душистым ананасным коньяком, еще одним трофеем охотников, проходили серьезные разговоры. Слушая их, нижегородец узнал много интересного и на многое стал глядеть иначе.

Наибольший скептицизм проявлял Фокин. Стройный, подтянутый, он всегда носил тонкую дачковую черкеску и серый архалук. На серебряных погонах – малиновый пластунский просвет. Незнакомец заподозрил бы в нем ряженого, так не вязалось с горским костюмом его интеллигентное лицо. Наружность поручика была обманчивой. Фокин держал себя в бою с ледяной храбростью, удивлявшей даже старых кавказцев. Свою команду он никогда не цукал. Однако сотня отчаянных, никого не боявшихся людей выполняла его приказы бегом.

Однажды Фокин заявил:

– Чего мы уперлись в эти горы? Нам никогда их не взять, только людей положим. А главное, и незачем их вообще захватывать!

– Как это?! А Батум? Оттяпаем Цихидзирскую позицию, и Батум наш! – оппонировал не без иронии Колюбакин.

– А зачем он вам, Борис Михайлович? Господство на море все равно у турок. Что нам даст захват Батума?

– Ну… они не смогут снабжать через него свой корпус!

– Да, морем не смогут. Будут снабжать сушей.

– Хорошо, но мы решаем и другие задачи, – не успокаивался стрелок, хотя по нему было видно, что он согласен с охотником. – Например, отвлекаем на себя силы противника. Чтобы он не мог использовать их на главном театре, в Ахалцыхе.

Тут Лыков поежился, и Агафонов сразу же спросил его:

– Наш молодой слушатель с чем-то не согласен?

– Нет, что вы! – ответил тот. – Я только подумал, что этим и вызвано раздражение поручика Фокина. Тем, что мы сидим на второстепенном участке войны. Здесь комары, дикие джигиты, скудное снабжение и мало дают наград. А судьба Кавказа решается за Аджаро-Саганлукским хребтом.

– Вы отчасти правы, Алексей Николаевич, – согласился Фокин, впервые назвав вольноопределяющегося по имени и отчеству. Отчего тот сразу же загордился… – Жаль торчать в этой дыре, в стороне от больших дел. Телеграфисты сообщили: вчера нами взят Ардаган. Войска Эриванского отряда подошли к Карсу. А мы? Воюем здесь два месяца и продвинулись вперед на пятнадцать верст. Потеряв только убитыми тысячу человек. Глупая война, никому не нужная!

– Почему же ненужная? – возразил Агафонов. – Не будь нас здесь, турки высадились бы около Поти и перерезали Поти-Тифлисскую железную дорогу. А оттуда прямой путь через Сурамский перевал сразу на Тифлис, в тыл нашей армии.

– Подождите, они еще высадятся, – желчно ответил охотник. – Накаркаете, не дай бог! Вы все, господа, неверно меня понимаете. Я не против войны в этих жутких местах. Я против наступательной войны!

Все сразу затихли. И не потому, что в словах поручика была критика действий начальства. В этой палатке не боялись чужих ушей и любили думать самостоятельно. Однако мысль охотника была в высокой степени разумной. И было очень странно, что ее не разделяют генералы…

– Поясню свой тезис, – продолжил Фокин. – Чтобы защитить русское побережье от дессанта[22], не надо атаковать турок в горах! Гораздо умнее вызвать их атаку на себя. Обороняться в этой местности намного проще. Меньше будет людских потерь. Весь театр войны Кобулетского отряда по размерам подобен волости. Даже не уезду, господа, а волости. Лазистанский санджак[23] – это прямоугольник размером примерно сорок пять на тридцать верст. А мы положили тут уже столько жизней! За ради чего?

– План предусматривал в том числе и оборону, – подал голос Колюбакин. – За нашими спинами целых пять оборонительных позиций! Высоты Эскадио перед Озургетами, линия обороны на Гуриамтском хребте, затем на Чахатурском хребте, следующая на Саджавахской ветви, и последняя по течению реки Рион. Эта позиция самая мощная, а с фланга она обеспечивается Потийскими укреплениями.

– Вот там и надо было оставить отряд! – в один голос крикнули Агафонов и Фокин.

– Господа! – воскликнул стрелок. – Вы отказываете нашему генералу в военной жилке. Но он же солдат! Настоящий, проверенный в боях. И, как каждый солдат, он хочет внести свой вклад в победу. Это свойство любого военного человека: желать, чтобы его участие было как можно более весомым!

– Эх, Борис Михайлович, – вздохнул Агафонов. – Вашими бы устами да кизлярку пить… Я тут по должности полкового адъютанта стал меньше бывать в окопах и больше в штабах. И скажу вам одно: в окопах-то лучше. И люди там чище. А штабы хотят орденов и чинов. Как так: их товарищи взяли Ардаган! Надобно и им что-нибудь отхватить!

– Я как раз об этом, – подтвердил Фокин. – В штабе Оклобжио четыре генерала на семнадцать тысяч штыков. Все рвутся в бой. От меня требуют знаете чего? Не поверите! Чтобы я занизил в своих отчетах численность противника!

– Не может быть!

– Увы, господа. Именно так. Я считаю на Цихидзири двадцать тысяч противника, и еще десять на Ципнарских и Кахаберских высотах.

Тут Агафонов повернулся к Алексею и пояснил:

– Это две укрепленные позиции турок на пути к Батуму.

– Простите, Иван Сергеевич, – сказал Лыков. – Я вижу отсюда два гребня системы Цихисдзири: Самеба и Квирике. За ними что, еще два укрепленных рубежа?!

Конец ознакомительного фрагмента