1794 - Никлас Натт-о-Даг Страница 16

11

Густавию будит пушечный выстрел на холме — ровно в пять утра. Юхан Аксель проворно вскакивает, расталкивает меня, мы наскоро умываемся и седлаем купленных накануне лошадок. Лошадки на вид так себе — тощие, унылые, но продавец заверил моего кузена: выносливей скотины не найдете. Рабы уже за работой, должно быть, их подняли еще до рассвета. Некоторые едят что-то на ходу. Мне немного стыдно за наш завтрак: свежеиспеченный хлеб, терпко пахнущая морем рыба из поставленных на ночь и только что выбранных сетей, фрукты и крепкий кофе. Рабы же едят всегда одно и то же: шведскую селедку. Удивительно: эта ржавая селедка — самый дешевый продукт на острове, хоть ее и приволокли в бочках за тридевять земель. Едят без ложек, руками — достают из калебасов [13] разваливающиеся тушки. Вонь отвратительная; селедка, несмотря на крепчайший засол, заметно протухла. Вечером им дают ковш жидкой каши из смешанной с водой муки. Работа постепенно высасывает из них жизнь; питание явно несоразмерно тяжести труда.

В гавани все кипит: полным ходом разгружают прибывшие накануне суда. Мешки с бананами, табаком, бочки с ромом и питьевой водой, которой здесь, на Бартелеми, всегда не хватает — пресной воды, если не считать редких ливней, на острове нет.

Мы оставили за собой последние дома Густавии, поднялись по холму, и я впервые увидел наш остров. Город окружен частым и колючим кустарником, слишком частым и слишком колючим, чтобы через него пробиться. Есть только два или три охраняемых прохода. А за кустами, насколько хватает глаз, — рыжая, усыпанная серыми камнями земля. Никак не могу назвать пейзаж чересчур гостеприимным.

Юхан Аксель наверняка знал о выволочке, которую я получил от губернатора. Несомненное тому подтверждение: он даже не спросил, почему я решил составить ему компанию. Но, как мне показалось, кузен выжидал. Хотел, чтобы разговор этот начал именно я, а не он. Кстати, такое желание было и у меня; возникло чувство, что даже воздух между нами сделался густ и несвеж.

— Ты уже слышал?

Он молча кивнул.

— И как считаешь? Правильно я поступил?

Юхан Аксель посмотрел на меня странным взглядом. Я даже и сейчас помню этот взгляд.

— И да, и нет.

— Выкладывай…

— Эрик… все, что творится здесь, на острове, отвращает меня ничуть не меньше, чем тебя. Если б можно было повернуть время вспять, ноги бы моей здесь не было, на этом чертовом Бартелеми. Я считаю даже не дни, а часы. Жду не дождусь, когда же мы покинем это проклятое место. Да, ты попытался смягчить несправедливое наказание — кто тебя осудит? Но… ты же обязан думать и о последствиях! То, что ты сделал… неужели ты рассчитывал, что никто не заметит? Все заметили… и что теперь? Рабыню, которую ты пожалел, накажут еще свирепее, а на тебя все будут смотреть с подозрением. И никто и никогда не назначит тебя на место, где ты мог бы совершать подобные благодеяния… благодеяния в кавычках.

Мне стало стыдно.

— Да… ты, несомненно, прав. Но… я не мог поступить иначе…

Юхан Аксель улыбнулся и покачал головой. Подъехал совсем близко и положил мне руку на плечо.

— Тогда это был бы не ты, потому-то я тебя и люблю.

— И что нам делать?

Мой кузен приложил большой палец к губам и начал тщательно обгрызать ноготь — он всегда тиранил этот несчастный ноготь, когда предстояло принять какое-то важное решение.

— Не знаю, Эрик. Надо выждать. Может, представится случай… Сами-то мы мало что можем.

Мы довольно долго молчали.

— Куда мы едем? — решился я спросить.

— На хлопковые плантации в самом дальнем конце острова. Ими владеет некто Тихо Сетон, швед. Странный тип, между прочим.

— А нам-то что там делать?

— Видишь ли… все рабы на острове время привлекаются на… как бы их назвать… общественные работы. Проложить дорогу, построить какой-то дом для общих нужд. Мы посмотрели донесения — Сетон в последние пару лет купил довольно много рабов, но никто из них не принимал участия в таких работах. Ни разу. Мы с тобой должны выяснить, в чем дело, и напомнить господину Сетону — посылать рабов отнюдь не его добрая воля. Это обязанность.

Остров Бартелеми невелик — самое большее две мили [14] от мыса до мыса в длину и чуть больше мили в ширину. По ехали мы долго. Дорога, если можно так назвать кое-как выровненный скальный грунт, сначала шла через кустарник, а по мере подъема копыта наших лошадок тонули в черно-красной, похожей на доменный шлак, заметно отдающей запахом серы вулканической осыпи. Конические холмы на горизонте напоминали гигантские груды пепла с потеками черной смолы. Становилось все жарче, тонко зудели бесчисленные насекомые, выискивая каждый незащищенный дюйм кожи. Лошади шли сами — погонять бессмысленно. Они, несомненно, лучше нас знают, с какой скоростью следует передвигаться в этом выжженном солнцем краю. Прошло несколько томительных часов, прежде чем мы обогнули очередной холм. Юнас Аксель остановил лошадь и показал на несколько строений на горизонте.

— Фальберг нарисовал карту. Эта долина по-французски называется Quartier de Cul-de-Sac.

— Тупик? — спросил я после некоторой заминки.

Юхан Аксель кивнул, и мы двинулись дальше. Тупик… странное название.

Дом хозяина хоть и не выглядел только что построенным, но был в приличном состоянии. Чуть подальше — аккуратный ряд бараков без окон и несколько сарайчиков. Здесь, в низине, в нос ударил странный, но от того не менее отвратительный запах. Меня чуть не стошнило, но очень скоро я с удивлением обнаружил, что органы чувств в состоянии приспособиться к самым неожиданным раздражителям. Тем более ветер поменялся, и вонь заметно уменьшилась.

Пока мы приближались, человек в тени под навесом не сводил с нас глаз — наверняка его предупредил кто-то из слуг. Ничего удивительного — они не меньше получаса наблюдали за нашим медленным приближением.

Мы въехали во двор, он поднялся нам навстречу. Так я впервые увидел Тихо Сетона. Чуть ниже среднего роста, очень моложавый, никак не старше тридцати, а может, и меньше. Тщательно одет, на голове широкая треуголка. Волосы собраны в узел на затылке. Цвет определить трудно; бесцветные — вот самое подходящее определение. Правильные, даже красивые черты лица, внимательные синие, а иногда фиолетовые глаза.

Его можно было бы назвать красивым, если бы не уродливый зубчатый шрам от угла рта до скулы. Рассеченные мышцы, возможно, и старались восстановить утраченные пропорции, но их постигла очевидная неудача. Судя по всему, рана еще не зажила окончательно, в углу рта постоянно скапливалась сукровица, а в щеке остался небольшой воспаленный свищ. Морщась, Тихо Сетон то и дело брался за носовой платок. К тому же безобразный шрам словно приклеил к его лицу жутковатую кривую улыбку, и не всегда было легко отличить, когда он говорит серьезно, а когда откровенно насмехается.