Фильма пятая. Фильма шестая - Борис Акунин Страница 16

Распоряжалась женщина средних лет, со строгим лицом. Судя поречи, из образованных. Приживалки и прислужницы слушались ее беспрекословно,называли Марьюшкой или Марьей Прокофьевной. Экономка, определил Зепп. Изпоклонниц, но не великосветских, кто за модой гонится, а из настоящих.

В кухне на столе пыхтел большой купеческий самовар смедалями. Иногда Странник сам раздувал угли мягким сапогом.

Скатерть с красными вышитыми петухами – и тут же веджвудскийчайный сервиз. Резные ореховые стулья – и грубо сколоченная скамья. На стенестаринного письма икона в пышном серебряном окладе – и копеечные бумажныеобразки. И всё здесь было так. Дорогое и дешевое, красивое и безобразноевперемешку.

В углу, например, зачем-то лежал свернутый полосатый матрас,на нем непонятная подушка с пришитой бечевкой.

На самом видном месте – телефонный аппарат, новейшейконструкции. Но перед ним, неясно с какой стати, деревянная подставка, какиебывают у чистильщиков обуви.

В общем, сплошные шарады.

Утерев слезы, высморкавшись, Зепп сказал:

– Вот, всю свою тугу на вас излил, и будто душой оттаял.Словно ангел по сердцу пролетел.

– Неистинно говоришь, – поправил «странный человек». – Ангелпо душе летать не могет. Потому ангел и душа – одно. Тело – бес, душа – ангел.Только люди-дураки ей воли не дают.

Пора было, однако, и честь знать. Для первого раза и таксделано достаточно.

– Спасибо вам, святой вы человек. – Зепп поднялся. – Этооставляю. На милостыню убогим.

Положил на стол изрядный пук кредиток. Ну-ка, что угодник?Сейчас выясним, в какой папке правда – первой или второй. Бескорыстник илихапуга?

Странник на деньги глянул рассеянно, кивнул.

– Ин правильно. У тебя, Емеля, денег много, а есть которыекуска хлеба не видют.

Непонятно. То ли действительно равнодушен, то ли кинетсяпересчитывать, когда толстосум отбудет.

Надо было проверить еще одно.

– Светлая у вас душа, Григорий Ефимович. Солдатику этомубедному приют дали, не выгнали. А ведь чужой человек.

Фон Теофельс видел, что бабы повели Тимо в какую-то каморкукормить, но уверен не был – оставят или нет. Свой глаз в квартире объекта былбы очень кстати.

– Пускай его, – махнул Странник. – У меня тута всякойживности много. А то брешут разные – не исцелитель-де я, а мазурик. Натекось,полюбуйтеся. Выкусили? Был инвалид, а ныне в разуме… И ты ко мне захаживай,Емеля. Запросто. Полюбился ты мне, открытая душа.

– Непременно приду, – поклонился Зепп. – Вы, отец святой,для меня теперь один свет в окошке.

С утра в груди стеснение, как перед грозой. И сладко истрашно, и маетно. К великой тряске это.

Тут положено быть малому видению, вроде зарницы передбольшой молоньей.

Повело куда-то, не разбирая пути. Кыш-кыш, наседки, с-подног!

Те знают, попрятались.

В колидор потянуло, вот куда.

Дверь там, которая на лестницу, дымится вся, туманится.Зыбкая.

Придет скоро кто-то. И уж ясно, кто.

Бес. Росточком нешибкий, но острозубый. Мордапрельстительная, с улыбочкой. Роги лаковы.

Встречать такого лучше на кортках, чтоб глаза в глаза.

Присел, пальцы наперед выставил – козу рогатую.

Поди, поди, подманись. Молитовкой тя привечу, по рыльцувострому, да по копытцам, да по брюхонцу несытому.

Явился не запылился.

Трень-трень-трень.

Несколько дней Зепп, как на службу, таскался в квартиру наГороховой, а всё не мог решить, сколько в Григории настоящей странности, асколько актерства. Мужик был хитрый, неочевидный. Простодушие и доверчивостьсочетались в Страннике с поразительным знанием людей. И мысли обо всем на светеу него, как у любого пророка, вышедшего из народной гущи, были не заемные, асобственные.

Хоть фон Теофельс в веселую минуту и называл себяуниверсальным антропологом, но такая особь ему попалась впервые.

Разговоры со «странным человеком» он, вернувшись к себе,анализировал и самое примечательное даже записывал. Тут была некая загадка.

Про Силу (так Григорий именовал свой мистический дар, вкоторый незыблемо верил) Зепп слушал без большого внимания. Чудес майор непризнавал Его жизненный опыт свидетельствовал, что за каждым сверхъестественнымявлением кроется какое-нибудь надувательство. Однако самомнение у темного,полуграмотного мужика было воистину удивительное.

Он говорил про себя (в тетрадке для отчета записано):«Человечишко-то я репейный. Дрянь человечишко. Кабы не Сила, тьфу на меня, нежалко. Но Бог, Ему видней. Положил на плечи мои корявые тягу – тащи, сыне.Расея на мне, царство всё, с приплодом вперед на три возраста. Страшно, коленкигнуся. И чую – не сдюжить, а куды денешься – плачу да тащу. Под ноги мне корягисуют, каменюками кидают, калом мерзким швыряют. Дураки! Упаду – им всем каюк».Записано слово в слово, по памяти, а память майора фон Теофельса сохранялачеловеческий голос не хуже граммофонного диска.

При подобной мегаломании Странник не чурался мелкоготрюкачества. С «золотопромышленником Базаровым», которого считал за своего,комедии не ломал. А вот если появлялся кто-нибудь новый, важный, особеннонадутые барыньки, начинался целый спектакль.

Дорогих «гостюшек» усаживали потрапезничать чем Бог послал.В середину стола ставили большую супницу с щами или ухой, Странник клал передсобой буханку ситного и развлекался: отламывал кусок, макал в жижу исобственноручно запихивал каждому в рот, нарочно капая жиром на шелк да чесучу.Это у него называлось «преломить хлебы». Гости покорно всё сносили – онипришли, заранее готовые к чудачествам. Любил Григорий подпустить чопорной дамесоленое словцо, поинтересоваться, давно ль блудному греху предавалась или ещечто-нибудь этакое. Самых замороженных звал с собой в баньку, душу с теломотмыть. Если фраппированная дама после такого приглашения в ужасе убегала,долго хохотал, тряся бородой.

Занятно было наблюдать, с каким почтением относится Странникк телефонному аппарату. Сам он никогда никому не звонил и трубки не снимал – заэто отвечала экономка. Но если она просила Григория поговорить, он исполнялцелый ритуал.

Разглаживал надвое волосы, оправлял бороду, обязательноплевал на правую ладонь. Разъяснилась и подставка перед аппаратом – на нееСтранник ставил ногу. Свободной рукой упирался в бок. И лишь приняв эту гордуюпозу, кричал в трубку: «Ктой-то?» – хоть, конечно, уже знал от МарьиПрокофьевны, с кем предстоит разговор.