Фильма пятая. Фильма шестая - Борис Акунин Страница 17

Беседы просветленного золотопромышленника с Учителем всегдапроходили под чаек. Спиртного при Зеппе «странный человек» не пил. Такимобразом, слухи о его беспробудном пьянстве, похоже, следовало отнести к разряду«клевет», на которые Григорий постоянно жаловался. Но и трезвенником он не был.Внедренный в квартиру Тимо, которого здешние тетки полюбили за молчаливость иисполнительность, докладывал, что по вечерам объект всегда уезжает ивозвращается очень поздно, нередко «зовсем besoffen [13]».Наутро, однако, никаких признаков похмелья Зепп в хозяине не обнаруживал.Странник сидел благостный, рассудительный, мог за раз выдуть чаю стакановдесять. Пришлось мобилизовать свои почки и майору. Никогда еще он не поглощалсей пото- и мочегонный напиток в таких страшных количествах. Но чего несделаешь ради дела и фатерлянда.

Любопытно, что, в отличие от всех русских Григорий пил чайбез сахара. Он вообще не употреблял сладкого, мясного, молочного, говоря, чтоэто грех.

Представления о греховности у сибирского вероучителя былисвоеобразные, сильно отличающиеся от канонических.

Как понял майор (не очень-то интересовавшийся этимиматериями), в основе Григорьевой доктрины лежало понятие всеочищающей ивсеизвиняющей любви. Мне люди все родные, часто повторял он. Коли некое деяниесотворено от любви, оно уже благо. А если по злобе или голому расчету, этобесовщина и грех. Ум глуп и должон сердца слушать, яко дитя матерь свою,говорил Странник.

Несмотря на то что он любил подразнить дамочек расспросами о«блудном грехе», сам Григорий плотскую любовь большим грехом не считал – еслиона любовь, а не «насильничанье». «После утехи с бабой довольно малой молитвы.Простит, не осердится Господь. Он легкий грех и прощает легко, особливо ежелигрех через любовь. Мне радость, бабе сладко – ин и ладно, какой Богу от тогоубыток?» Из этого следовало, что сведения из зложелательской папки оразвратности «старца» можно было счесть хоть и преувеличенными, но достоверными.

Однако все эти глупости для Зеппа важности не представляли.При малейшей возможности он старался повернуть разговор на царское семейство.Не для того чтобы выяснить интимные подробности августейшего быта. Нужно былоуяснить, до какой именно степени прислушиваются там к Страннику.

Императора с императрицей Григорий звал «папой» и «мамой».Так было заведено в самом ближнем, околосемейном кругу их величеств в память окаком-то юродивом Мите, который одно время кормился при сердобольной АлександреФедоровне. Митя был гугнявый, почти безъязычный, выговаривал только эти дваслова, показывая на царя и царицу.

Иногда Странник еще звал государыню «Саня» и уверял, что также в хорошие минуты обращается к ней царь. Не сразу Зепп догадался, что это,должно быть, английское Sunny – как называла свою любимую внучку королеваВиктория. Ну, Саня так Саня.

«Саня хорошая, добрая, – нахваливал Александру Федоровну„странный человек“. – Ума вовсе нету, сердце одно. Меня слушает. Верит. Я дляней и Бог, и Расея. Она знаешь как говорит? Часто повторяет: Умом, говорит,Расею не поймешь и аршином не померишь. Верить, говорит, в нее надо, не то клешему пропадешь. А папа другой коленкор. Ему ум мешает. Трудно, брат, царембыть. Беднай он, никому не верит. Круг него брехуны, алкальщики. Тянут заштаны: „Сюды иди, нет туды! Мне дай, нет мне! Я знаю, как надоть! Нет, я!“ Ктохошь сробеет. Одно спасение – Бог. Но Бог с вышними говорить не любит, Онбольше через нижних, навродь меня. А я уж передам, обскажу, как сумею. Только меняон, папа-то, будто через стекло слушает. Когда верит, когда нет. О прошлый год,как царевича австрийского убили, я – к папе. Виденье у меня было, сонное. Быдтоони с мамой в Зимнем дворце на кухне кашут варят, царскую, сладкую, с малиновымвареньем. Пышна каша, из котла поперла, да на площадь, да по Невскому валит, квокзалу. Вся красная от малины-ягоды. Прет – не остановишь, ажно столбысворачивает. А папа знай поварешкой вертит, крупы подсыпает, и мама тут же.Рассказал я ему сон, а папа мне: к чему, мол, видение? Отвечаю: „Кашу краснуюзаваришь – сто лет Расее не расхлебать. Крови бойся. Сам потопнешь и всех людейсвоих, с внуками-правнуками“. Понял он, про что я. Об ту пору круг него енаралыходют, усищи распушили, воевать хочут. Ну, папа на меня и осерчал. С чужогоголоса-де поёшь, видеть тя не жалаю. Еле мама потом за меня упросила».

Вот про это Теофельс слушал очень внимательно, наматывал наус. Интересно, очень интересно! Пригодится в будущем.

Однако в нынешний момент, в смысле полученного задания,ситуация складывалась крайне неудачно.

После прошлогодней опалы Странник с помощью «Сани» сумелвернуть себе высочайшее расположение. Влияние его даже усилилось, ибо царюНиколаю в годину испытаний Божий посредник становился все нужней. До недавнеговремени Григорий ездил в Царское Село раз, а то и два в неделю. Телефоннойстанции было велено соединять его квартиру с дворцом и днем, и ночью, безмалейшего промедления.

Но три недели назад генерал Жуковский, призванный бдить запорядком в империи, подал государю рапорт о тех самых шалостях, которые«странный человек» за большой грех не считал. С полицейскими протоколами,свидетельскими показаниями и, что хуже всего, с приложением отчетов из всехгуберний о слухах, роняющих престиж власти.

С того самого дня обитателю Гороховской квартиры неудавалось ни дозвониться во дворец, ни послать телеграмму в Ставку.

«Мама ко мне посылала, – горестно вздыхал Странник. – Умалого, у царевича, втору неделю лихоманка. Держит, не отпущает. Дохтуры ничегоне могут, а я бы враз снял. Но папа не велел. Осерчал очень. Жуковский-енарал унего в большом доверии. Вот послали черти мне того Жуковского в наказание».

И нам тоже, думал Зепп, сочувственно кивая.

Попробовал закинуть удочку, осторожненько:

– Коли Жуковский от чертей прислан, хорошо ли его на такойважной должности держать? Объяснили бы вы, отче, ее величеству. Раз уж еесердце вам открыто…

Ответ был неожиданным:

– Для меня Жуковский плох, а для Расеи хорош. Пущай сидит. Акромь того, не станет теперь папа мово совета слушать, что я ни скажи… И мамане передаст.

Вот это уже больше похоже на правду, мысленно усмехнулсяТеофельс. Зелен виноград.

Однако проклятая опала была очень некстати.

Благодушие объекта по отношению к Жуковскому тоже не радовало.Тоже еще выискался патриот, непротивленец – «для меня плох, для Расеи хорош».

Но тут как раз имелась одна идейка. Нужно было толькодождаться момента.

В подворотне жались шпики, прятались от снега пополам сдождем. Господину Базарову поклонились – признали. Он поздоровался, угостилмолодцов душистыми папиросами. Одну сунул себе в рот, но зажигать пока не стал.