Кронштадтский детектив - Олег Мушинский Страница 17

Барышня молча смотрела в пол. Семен старательно скрипел пером. Купец очухался и заозирался.

— А? Что? — пробасил он.

— Помолчите пока, Артем Поликарпович, — попросил инспектор, продолжая разглядывать барышню.

Та подняла голову, собранная и готовая к бою. Я вновь восхитился ею, но на этот раз не внешностью, а умением держаться.

— Суд может и не поверить в вашу версию, — сказала она.

— Но может и поверить, — парировал инспектор. — Вы хотите сделать заявление?

— Да. Если я правильно помню, статья 462 или 463…

— Думаю, 463, — сказал инспектор. — По первой из них регламентируется только наказание за доставление средства к самоубийству, тогда как по второй — подговор к оному лица, не достигшего двадцати одного года, и опять же содействие. Максимальное наказание, конечно, сурово, но оно же равно тому минимуму, который полагается за убийство.

— Подговор еще надо доказать, — задумчиво протянула барышня, явно соображая на ходу. — А за одно только содействие плюс чистосердечное признание и раскаяние максимума, полагаю, не должно быть.

— Это верно, — сказал инспектор. — Правда, статья всё равно будет 463.

Барышня кивнула, принимая информацию к сведению. Я хмыкнул. Тело утопленника лежало у нас в холодной, прямо под нами. Согласен, наша профессия предполагает изрядный запас цинизма, но такое жонглирование цифрами над трупом лично мне представлялось уже откровенным перебором.

— Маргарита Викторовна, — сказал я. — Не для протокола. Семен, не пиши. Вам брата хоть немного жалко?

— Очень жалко, — кивнула барышня.

— Но упустить возможность прибрать к рукам полмиллиона было бы еще жальче, — уточнил инспектор.

— Полмиллиона? — переспросил я.

Барышня мелко кивнула, опасливо косясь на дядю, но тот, похоже, и сам пока не понял.

— Смерть брата приносила ей лишних двадцать пять тысяч, — пояснил вместо барышни инспектор. — Которые можно было бы получить и проще, прижав брата через посредника долговыми расписками. А вот если бы мы арестовали Артема Поликарповича за доведение до самоубийства лица, оставленного на его попечение, или если бы он, с его-то импульсивностью, прослышав про следствие, подался в бега, то Маргарита Викторовна могла бы распоряжаться всем его предприятием.

— Паскуда, — зарычал купец. — Я ж на тебя все бумаги оформил.

— С седьмого октября? — спокойно уточнил инспектор.

— Ага. Что?! Уже в моих бумагах порылись?!

Вместо ответа инспектор показал ему подпись под рисунком. О том, что самая сила арки должна была наступить именно седьмого октября. Барышня не теряла времени попусту.

Купец рыкнул и бросился-таки на нее. Одну оплеуху она словила. Потом мы с Семеном его скрутили. Пришлось даже разок табуреткой приложить.

— Теперь вы видите, что этот человек опасен для общества? — сказала барышня, потирая щеку ладошкой.

— До вас ему еще далеко, — строго возразил инспектор. — Семен, отправьте его в камеру. Пусть там в себя приходит. Потом гоните в шею. Нечего казенное место занимать. Ну а вам, Маргарита Викторовна, придется задержаться у нас до суда.

— В хорошей компании отчего ж не задержаться, — очень спокойно ответила она.

Потом встала и в сопровождении Семёна отправилась в камеру.

КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ МЫ молчали. Инспектор пил чай и читал мой рапорт. На его лице застыла гримаса отвращения. Час назад я бы с интересом гадал: это потому что чай остыл, или это я там чего-то эдакого понаписал. Сейчас же мне было всё равно. Я просто сидел на стуле, пытаясь сознать, как вышло, что ангел небесный обернулась сущей дьяволицей. Мысль эта в голове не укладывалась.

— О чём задумались, Ефим? — раздался голос инспектора.

Отложив рапорт, он смотрел на меня.

— Да так, ни о чем. Скажите, Вениамин Степанович, а как вы сразу сообразили, что это убийство?

— Логика, Ефим, — последовал ответ. — Логика и знание жизни. Начнем с утопленника. Он прожил в Кронштадте четыре года, а плавать так и не научился. Значит, действительно воды боялся. Это бывает. Особенно если чуть не утонул, как нам Маргарита Викторовна рассказывала. Видел я такое, и не раз. Но только если он воды боялся, то должен был страх свой преодолеть, чтобы в канал прыгнуть. А что такое самоубийство? — он щелкнул пальцами и сам же ответил на свой вопрос: — Это, Ефим, бегство от трудностей. Если он себя смог преодолеть, какие после этого трудности могли его испугать? Да никаких. Нет, будь юноша слаб духом, он бы в петлю полез или яду наглотался. На несчастный случай тоже не похоже. Юноша разделся, рядом заблаговременно приготовлена веревка. Хорошая веревка, такая долго бы не завалялась. Плюс картинка с указанием на сегодняшнюю дату как день силы.

— Ну, это уже мистика, — сказал я.

— Это чушь, — строго поправил меня инспектор. — То есть, конечно, в данном деле она — важная деталь, как причина, побудившая жертву пойти на поводу у преступника, но сама по себе вся эта мистика не существует. За каждой тайной стоит вполне реальный человек, который не хочет делиться своими секретами. В нашем случае секрет заключался в том, ради чего стоило седьмого октября отправить юношу в канал. Тут были возможны варианты, но даже сама по себе эта дата говорила о том, что купание в канале не было случайным или, скажем, совершенным под влиянием душевного порыва. Оно было подготовлено загодя. С учетом того, что плавать юноша не умел — это было убийством.

— Логично, — признал я.

— Конечно, поведение Маргариты Викторовны могло быть следствием глупости, а веревку мог очень кстати обронить проходивший мимо торговец, но, как я вам уже говорил, за всякой случайностью прячется своя закономерность, которую необходимо отыскать, — инспектор покачал головой. — Должен признать, преступление у нее получилось почти идеальным. Жертва сама прыгает в канал, сама тонет, и даже с тем фактом, что к каналу эта парочка пришла подготовленной — доказать в суде именно убийство будет не так-то просто.

Раздался стук, и в дверь заглянул Семен. Инспектор поднял голову.

— Прошу прощения, Вениамин Степаныч, — сказал дежурный. — Ефим, там по твою душу бабка пришла.

— Какая бабка? — не понял я.

— Фролова Фекла Ильинишна. Говорит, пришла каяться.

Инспектор взглянул на часы.

— Как раз вовремя, — проворчал он так, что и не поймешь: рад или не рад он, что старуха сама в полицию пришла. — Ну что встал? — фыркнул он на Семена. — Зови, коли пришла. Чего старого человека в коридоре держишь.

Дежурный тотчас исчез. Дверь распахнулась, пропуская согнувшуюся старушку. Видать, радикулит так и не отпустил. Фёкла Ильинична тяжело опиралась на палку.

Инспектор уступил ей своё мягкое кресло, предложил чаю, а каяться переориентировал на меня. Мол, вот он всё запишет, что вы сочтете нужным сказать. Бабка первым делом рассыпалась в извинениях, что не сразу пришла в полицию, да так многословно, что пришлось ее прервать.