Мука разбитого сердца - Борис Акунин Страница 2

В случаях, когда нужно ответить на страстное признаниеотказом, мужчине приходится куда труднее, чем женщине. Обычаи и привычкиобщества таковы, что, оказавшись в положении Иосифа Прекрасного, бегущего ласкжены Потифара, молодой человек выглядит довольно комично и даже жалко. Особенноесли тут еще примешивается долг живейшей благодарности и симпатия, ибо Машенькабыла, хоть не красавица, но очень и очень мила.

В конце концов обошлось. Алеша поступил немножко жестоко, ночестно: рассказал про Симу, и Машенька, благородная душа, поняла. Даже предложила,что будет под Алешину диктовку писать счастливой сопернице письма, однако этобыло бы уже чересчур.

После ранения Романов невесте ни разу не написал, да и отнее весточек не было. Последнее неудивительно, поскольку госпиталь несколькораз переезжал с места на место. Сам же он не мог держать перо, а потом, когдакое-как обучился карябать левой, подумал, что эффектнее будет заявиться лично.Наверняка Сима читала про геройство вольноопределяющегося в газете, места себеот тревоги не находит. Тут-то он и объявится: с крестом, с лычками, с рукой начерном платке.

Через восемь недель после ранения младший унтер-офицерА.П.Романов был выписан в бессрочный отпуск и отбыл в Санкт-Петербург.

При трогательном расставании получил от Машеньки закапаннуюслезами инструкцию с рисуночками (как разрабатывать руку, чтоб не сохла) ималенький каучуковый мячик – тренировать пальцы.

Фронтовая карьера добровольца была закончена.

Однажды ноябрьскими сумерками на крыльцо маленького,знававшего лучшие времена особнячка у Невской заставы поднялся увечный защитникотечества в накинутой на плечи шинели. Встал перед медным колокольчиком, нопозвонил в него не сразу, а минут через пять.

Сначала поставил чемоданчик и продел левую руку в рукав,правое же плечо шинели отвел подальше, чтоб было видно черную перевязь. Подумавнемного, раскрыл пошире и левый отворот – там блеснул георгиевский крест.Поправил фуражку. Посмотрелся в маленькое зеркальце и, кажется, остался собоюдоволен. Взволнованное лицо просияло улыбкой.

Не может быть, чтобы Симочка долго сердилась на раненогогероя. Ну да, ушел на фронт не попрощавшись, написал уже из эшелона. И послеранения не давал о себе знать. Но ведь не к цыганам на острова ездил – Родинузащищал. И вернулся со щитом. То есть, собственно, даже на щите. Если учитыватьтяжкое ранение.

Главное ни в коем случае не оправдываться. Просто сказать:«Любимая, это я». Или еще лучше: «Господи, как я по тебе соскучился».

Охваченный новым приступом волнения, он дернул за язычок.Колокольчик зазвонил громко и страстно.

Хорошо бы открыла не горничная, а сама Симочка. Но лучшегорничная, чем матушка Антония Николаевна. Она Алеше никогда несимпатизировала.

– Глашка, звонят! Открой! – донесся откуда-то изглубин дома звучный мужской голос. – Глафира! Где она? Что за черт?

Точно такой же вопрос возник и у Алеши. Что за черт? Какойтакой крикун распоряжается в доме Чегодаевых?

Послышались тяжелые шаги. Дверь распахнулась.

На пороге стоял усатый субъект в самом что ни на естьзатрапезном виде. На волосах сеточка, на груди салфетка, одет в бархатнуюкуртку, ноги в домашних туфлях. Судя по цвету канта на форменных брюках, офицеринтендантского ведомства.

Увидев перед собой нижнего чина, непонятный человекрассердился:

– Что трезвонишь, болван? Для хамья есть черный ход! Арасхристался-то! – Взгляд грозно упал на раскрытую шинель. Наверняказаметил и руку на перевязи, и крест, но не смягчился, а совсем наоборот. –Еще кавалер! Стыдно!

– Что за тон, милостивый государь! – вспыхнулРоманов, благо наглец был не в кителе, а офицерских брюк раненый герой мог и незаметить.

Незнакомец услышал «милостивого государя», разглядел шнурокпо краю погона и сменил тон:

– А, вольнопер, – снисходительно пробасилон. – Извиняюсь. Не разглядел. Вам кого?

У Алеши сжалось сердце. Съехали! Вот и горничная не злющаямымра Степанида, а какая-то неведомая Глашка.

– Я к Серафиме Александровне Чегодаевой… Они что, тутбольше не живут?

Офицер чуть нахмурился. Невежливо ответил вопросом навопрос:

– Вы, собственно, кто?

– Романов, Алексей Парисович.

Вдруг Алешу осенило. Антония Николаевна рассказывала прокакого-то своего двоюродного племянника.

– А вы, наверно, Симочкин кузен из Тулы? –заулыбался молодой человек. – Антония Николаевна говорила, что выартиллерист. Наверно, перепутала. Знаете, женщинам всё едино…

– «Симочкин»? – повторил интендант голосом,который не предвещал ничего хорошего. – Однако… Я не кузен и в Тулеотродясь не бывал. – Обернувшись, загадочный господин крикнул. –Лапусик! К тебе какой-то господин Рубанов!

– Романов, – смертельно побледнев, пролепеталАлеша.

Ему показалось, что в прихожей вдруг стало темно, а стеныбудто качнулись и стиснули коридор, который сделался похож на мрачное,бесприютное ущелье.

Но раскрылась белая дверь, из нее хлынул яркий электрическийсвет. В дверном проеме стояла Симочка в красном шелковом халате и папильотках.

Она увидела гостя, сразу всё поняла и схватилась за сердце.

– Ах! Алеша… То есть Алексей Парисович! – судивительной быстротой поправилась она и, решительно сжав кулачки, заговорилабыстро и твердо. Очевидно, не раз воображала себе эту сцену и была к нейготова. – Я хотела тебе… то есть вам написать, но… всё не могла собраться…Это Михаил Антонович. Мой муж. Мы только что вернулись из свадебного путешествия.Ездили на воды, в Кисловодск. Всего на неделю. На больший срок Мишеля неотпустили. Война, а он так нужен на службе! Вы, Алеша, наверное, к маме? А онисо Степанидой переехали. Мишель снял им чудную квартирку на Литейном.

Муж слушал и наливался опасным багрянцем. Кажется, басне промаму не поверил.

– Ах, милый, это же Алексей Романов! Я теберассказывала! – всё быстрей тараторила Сима, теребя своего Мишеляпальчиками за рукав. – Ну, которому мама так покровительствовала. У негоеще баритон. Неужели не помнишь?

Она говорила что-то еще, но бедный, раздавленный Алеша ужене слушал. Он опустил глаза, чтобы не видеть раскрасневшегося от вранья личикасвоей невесты. Взгляд упал на ее щиколотки, розовевшие в обрамлении туфелекбеличьего меха.

Сердце сжалось, в груди будто что-то хрустнуло.

Когда Мишель, сменив гнев на милость и даже выказавделикатность, вышел из коридора, Сима перешла на шепот, даже прижалась на миг.Губам стало горячо и влажно – то ли поцеловала, то ли слезой капнула. Алеша неразобрал, ибо пребывал в оцепенении.