Турецкий гамбит - Борис Акунин Страница 2

В корчме не было ни одной женщины. Грязные, горластыекрестьяне вели себя совсем не так, как русские мужики — те смирные и, пока неупьются, переговариваются вполголоса, а эти громко орали, пили кружками красноевино и постоянно заливались хищным (как показалось Варе) хохотом. За дальнимдлинным столом играли в кости и после каждого броска шумно галдели. Раззабранились громче обычного, и одного, маленького, сильно пьяного ударилиглиняной кружкой по голове. Так он и валялся под столом, никто даже не подошел.

Хозяин кивнул головой на Варю и смачно сказал что-то такое,отчего за соседними столами заоборачивались и недобро загоготали. Варяпоежилась и надвинула шапку на глаза. Больше в корчме никто в шапке не сидел.Но снять нельзя, волосы рассыпятся. Не такие уж они длинные — как и положеносовременной женщине, Варя стриглась коротко, — но все же сразу выдадутпринадлежность к слабому полу. Гадкое, выдуманное мужчинами обозначение —«слабый пол». Но, увы, правильное.

Теперь на Варю пялились со всех сторон, и взгляды быликлейкие, нехорошие. Только игрокам в кости было не до нее, да через стол, ближек стойке, сидел спиной какой-то понурый, уткнувшись носом в кружку с вином.Видны были только стриженые черные волосы да седоватые виски.

Варе стало очень страшно. Не разнюнивайся, сказала она себе.Ты взрослая, сильная женщина, а не кисейная барышня. Надо сказать, что русская,что к жениху в армию. Мы — освободители Болгарии, нам тут все рады.По-болгарски говорить просто, надо только ко всему прибавлять «та». Русскаяармията. Невестата. Невестата на русский солдат. Что-нибудь в этом роде.

Она обернулась к окну — а вдруг Митко объявится? Вдруг водилконей на водопой и теперь возвращается? Но ни Митко, ни каруцы на пыльной улицене было, зато Варя увидела такое, на что раньше не обратила внимания. Наддомами торчал невысокий облупленный минарет. Ой! Неужто деревня мусульманская?Но ведь болгаре — христиане, православные, все это знают. Опять же, вино пьют,а мусульманам Коран запрещает. Но если деревня христианская, тогда в какомсмысле минарет? А если мусульманская, то за кого они — за наших или за турок?Вряд ли зa наших. Выходило, что «армията» не поможет.

Что же делать-то, Господи?

В четырнадцать лет на уроке Закона Божия Вареньке Суворовойпришла в голову неопровержимая в своей очевидности мысль — как только раньше никтоне догадался. Если Бог сотворил Адама сначала, а Еву потом, то этосвидетельствует вовсе не о том, что мужчины главнее, а о том, что женщинысовершенней. Мужчина — пробный образец человека, эскиз, в то время как женщина— окончательно утвержденный вариант, исправленный и дополненный. Ведь это яснееясного! Но вся интересная, настоящая жизнь почему-то принадлежит мужчинам, аженщины только рожают и вышивают, рожают и вышивают. Почему такаянесправедливость? Потому что мужчины сильнее. Значит, надо быть сильной.

И Варенька решила, что будет жить иначе. Вот в АмериканскихШтатах уже есть и первая женщина-врач Мери Джейкоби, и первая женщина-священникАнтуанетта Блеквелл, а в России все косность и домострой. Но ничего, дайтесрок.

По окончании гимназии Варя, подобно Американским Штатам,провела победоносную войну за независимость (мягкотел оказался папенька,адвокат Суворов) и поступила на акушерские курсы, тем самым превратившись из«Божьего наказания» в «полоумную нигилистку».

С курсами не сложилось. Теоретическую часть Варенька одолелабез труда, хотя многое в процессе создания человеческого существа показалось ейудивительным и невероятным, но когда довелось присутствовать на настоящихродах, произошел конфуз. Не выдержав истошных воплей роженицы и ужасного видасплюснутой младенческой головки, что лезла из истерзанной, окровавленной плоти,Варя позорно бухнулась в обморок, и после этого оставалось только уйти нателеграфные курсы. Стать одной из первых русских телеграфисток поначалу былолестно — про Варю даже написали в «Петербургских ведомостях» (номер от 28ноября 1875 года, статья «Давно пора»), однако служба оказалась невыносимоскучной и без каких-либо видов на будущее.

И Варя, к облегчению родителей, уехала в тамбовское имение —но не бездельничать, а учить и воспитывать крестьянских детей. Там, вновенькой, пахнущей сосновыми опилками школе и познакомилась она спетербургским студентом Петей Яблоковым. Петя преподавал арифметику, географиюи основы естественных наук, Варя — все прочие дисциплины. Довольно скоро докрестьян дошло, что ни платы, ни прочих каких удовольствий от хождения в школуне будет, и детей разобрали по домам (нечего лоботрясничать, работать надо), нок тому времени у Вари и Пети уже возник проект дальнейшей жизни — свободной, современной,построенной на взаимоуважении и разумном распределении обязанностей.

С унизительной зависимостью от родительских подачек былопокончено. На Выборгской сняли квартиру — с мышами, но зато в три комнаты.Чтобы жить, как Вера Павловна с Лопуховым: у каждого своя территория, а третьякомната — для совместных бесед и приема гостей. Хозяевам назвались мужем иженой, но сожительствовали исключительно по-товарищески: вечером читали, пиличай и разговаривали в общей гостиной, потом желали друг другу спокойной ночи ирасходились по своим комнатам. Так прожили почти год, и славно прожили, вот ужвоистину душа в душу, без пошлости и грязи. Петя ходил в университет и давалуроки, а Варя выучилась на стенографистку и зарабатывала до ста рублей в месяц.Вела протоколы в суде, записывала мемуары выжившего из ума генерала, покорителяВаршавы, а потом по рекомендации друзей попала стенографировать роман кВеликому Писателю (обойдемся без имен, потому что закончилось некрасиво). КВеликому Писателю Варя относилась с благоговением и брать плату решительноотказалась, ибо и так почитала за счастье, однако властитель дум понял ее отказпревратно. Он был ужасно старый, на шестом десятке, обремененный большимсемейством и к тому же совсем некрасивый. Зато говорил красноречиво иубедительно, не поспоришь: действительно, невинность — смешной предрассудок,буржуазная мораль отвратительна, а в человеческом естестве нет ничего стыдного.Варя слушала, потом подолгу, часами советовалась с Петрушей, как быть. Петрушасоглашался, что целомудрие и ханжество — оковы, навязанные женщине, но вступатьс Великим Писателем в физиологические отношения решительно не советовал.Горячился, доказывал, что не такой уж он великий, хоть и с былыми заслугами,что многие передовые люди считают его реакционером. Закончилось, как уже былосказано выше, некрасиво. Однажды Великий Писатель, оборвав диктовку невероятнойпо силе фразы (Варя записывала со слезами на глазах), шумно задышал, зашмыгалносом, неловко обхватил русоволосую стенографистку за плечи и потащил к дивану.Какое-то время она терпела его невразумительные нашептывания и прикосновениятрясущихся пальцев, которые совсем запутались в крючках и пуговках, потом вдруготчетливо поняла — даже не поняла, а почувствовала: все это неправильно и случитьсяникак не может. Оттолкнула Великого Писателя, выбежала вон и больше невозвращалась.