Взаперти - Николай Свечин Страница 21

Потянулись тягостные дни. Чегодаев-Татарский по требованию сыщика устроил ему очные ставки с сидельцами сороковой камеры. Кайзеров и Дрига вели себя нагло и бесцеремонно. Тыкая пальцами в пока еще статского советника, они диктовали под запись свои лживые показания. Как несчастный Вовка Мохов, шатаясь и стеная, едва вошел в камеру. Как сполз на пол и они с трудом уложили его на кровать. Тот начал рассказывать о допросе, в подробностях описывал, каким зверским побоям подвергся он от кулаков бесчеловечного полицейского чиновника. Успел-де пояснить, что Лыков мстил за своего товарища, которого застрелили в Москве. Даже фамилию они запомнили: Форосков. А потом, уже за полночь, когда все уснули, Вовка стал хрипеть, посинел, начались судороги. Кончался, мол, несчастный человек от невыносимых мучений.

– А что же вы не позвали надзирателя? – спросил судебный следователь.

– Побоялись. Очень они не любят, когда их посреди сна будят.

– Так и дали помереть товарищу?

– Да какой он нам товарищ? Своя шкура дороже. Хотя фартовый был неплохой, да.

– А Лыков вас самих, вы говорили, прежде бил на допросах?

– Еще как, ваше высокоблагородие. Зверски. Мы потому и не удивились словам Вовки, что на своих боках испытали. Да он всех лупил, без нужды, а просто по врожденной своей злобе. Безнаказанность, вот и бьют…

Лыков ожидал подобного поведения и даже перенес этот фарс спокойно. Его больше интересовали трое других сокамерников. Комитет по спасению сыщика именно на них строил свой расчет.

Первым зашел Иван Трунтаев, налетчик по первому сроку. Он начал уныло гундосить то же, что минуту назад говорили гайменники. Слово в слово! Алексей Николаевич обратил на это внимание следователя, тот кивнул, и только. Сыщик сверлил арестанта взглядом, но Трунтаев смотрел в пол, не поднимая глаз на собеседника. На вид купеческий сын казался молодцом: крепкий, плечистый, русые волосы да голубые глаза. Мог бы стоять за отцовским прилавком и зашибать деньгу. А пошел в скоки. Удастся ли сломать такого, заставить изменить показания? Лыков решил, что удастся. Лука со Степкой убийцы, у них руки по локоть в вохре[43]. Трунтаев – простой грабитель, людей обирал, но без оружия.

Грабеж – это вам не разбой. Разбойник «напал на свою жертву открытой силой, с оружием в руках, или хотя бы и без оружия, но нападение сопровождалось или убийством, или увечьем, или такими угрозами, от которых происходила явная опасность». Так трактует закон. А грабеж хоть и является тем же «отнятием имущества с насилием и угрозами, но угрозы и само насильственное действие не представляли опасности ни для жизни, ни для здоровья потерпевшего». Оттого и сроки наказания так разнятся. За все виды разбоя полагается каторга, а за некоторые даже бессрочная. Грабителю же дают от четырех до шести лет исправительных арестантских отделений. Поэтому сломать, запугать скока значительно проще.

Очная ставка с Трунтаевым завершилась предсказуемо. Лыков уличал его во лжи, тот божился, что говорит чистую правду. И готов был подтвердить ее на суде.

Следом прошли еще две ставки, как под переводную бумагу[44]. Свидетели Несытов и Бабкин оказались ворами-домушниками. В уголовной иерархии они стояли много ниже гайменников. Оба попались с поличным, сумма уложенного ими в мешки имущества была оценена пострадавшим в пятьсот два рубля. Это особенно злило воров, поскольку всего чуть-чуть превышало «тюремный» предел. При краже до пятисот рублей наказание полагалось отбывать в тюрьме и срок – до года. А тут два рубля сверху – и сразу к дяде дрова колоть. То есть отбывать арестантские роты, да еще сроком до трех лет.

Свою злобу красные[45] охотно отыграли на сыщике. Сказали, что собственными ушами слышали, как умирающий Вовка Держивморду крыл Лыкова и называл его убийцей.

Лыков пожелал присутствовать при допросе надзирателей, но Чегодаев-Татарский отказал. У вас, заявил он, будет такая возможность в суде, там и удовлетворите свое любопытство.

Алексей Николаевич покинул камеру следователя на Литейном убежденный, что лжесвидетелей можно уломать. Всех троих. Это будет трудно, но они недолго продержатся, если сыскные навалятся на них всерьез. Плохо, что воры уже отбывали прежде заключение и, стало быть, люди опытные. Такие навострились дурить полицию, пообтесались, с ними придется особенно повозиться. Опять же, Петербург. Пригрозит им Запасов жандармским преследованием, а они мигом жалобу в прокурорский надзор… Это в Калуге или Рязани кричи-кричи – не докричишься. В столице не так, и бывалые арестанты это знали и использовали.

Чегодаев-Татарский слепил обвинительный акт за десять дней. Своего рода рекорд для российской законности! Прокурор тут же его подписал и направил министру внутренних дел на согласование. Макаров переслал бумагу для визирования директору Департамента полиции.

Зуев вызвал Лыкова, показал ему акт и посмотрел затравленно. Сыщик кивнул:

– Конечно, визируй.

– А ты?

– А ты? – ответил той же монетой статский советник тайному. – Я-то не пропаду, капиталы выручат. Нил Петрович, думай о себе. Если не дашь сейчас согласие предать меня суду, Макаров все равно своего добьется. Он уже решил. А ты вместо Сената вылетишь в отставку без усиленной пенсии.

Зуев не заставил себя уговаривать. Он поставил свой автограф и пробурчал:

– Извини меня, Алеша.

– Не кайся, все правильно сделал, – хлопнул начальника по плечу подчиненный и вышел из кабинета.

Согласно пункту 476 Устава, Лыков мог потребовать от следователя законченное им предварительное производство. Он, естественно, воспользовался своим правом. Получив огромный конверт с бумагами, сыщик начал внимательно их читать. И узнал о себе много нового. Коллежский советник свалил в одну большую кучу все прежние грехи сыщика, сделав вывод, что тот патологически жесток и убил Мохова умышленно. С обдуманным заранее намерением. Мстил за товарища, будучи к тому же раздражен из-за выговора, полученного от министра. Деяния чиновника подпадают под статью 1484 часть первая и подлежат наказанию в виде лишения всех прав состояния и ссылки в каторжные работы на срок от восьми до десяти лет. К акту прилагался список свидетелей, которых обвинение желало вызвать в судебное заседание. Там были все пять сокамерников умершего и три надзирателя.

Лыков тщательно изучил следственное дело и обратил внимание на протокол допроса выводного надзирателя[46] Фуршатова. Допрос почему-то был принят следователем под присягой. Так делалось лишь в случае, если свидетель собрался в дальний путь и возвращение его может замедлиться. То есть он не сумеет потом явиться на суд и подтвердить свои показания. В пояснении указывалось, что Фуршатов тотчас после допроса отбывает в дальние местности по личной надобности. А именно увольняется от службы и вступает в права наследования спичечной фабрикой в Мезени. Разве в этом ссылочном городишке есть фабричное производство? Странно… Сыщик стал читать показания выводного и поразился. Тот заявил, что Мохов после общения с Лыковым едва передвигал ноги и то и дело просил отдыха. Лицо его было багровым, подследственный держался за грудь. И за живот тоже держался. Был испуган и подавлен. Он, Фуршатов, спросил арестанта, не нужен ли доктор и нет ли у него каких жалоб. А Вовка ответил: пожалуюсь – только хуже будет. И смолчал, а к утру умер.

Конец ознакомительного фрагмента