Три красных квадрата на черном фоне - Тонино Бенаквиста Страница 21

Не прошло и пяти минут, как я был уже там. За это время он не мог никуда деться. На доме № 59 единственная табличка — «Галерея „Европа“», чтобы попасть в выставочный зал, надо пройти через подворотню. Во дворе, среди старых зданий, бросается в глаза голубизна двух этажей, примыкающих к подъезду «С». Великолепная дверь галереи — вся из стекла и металла, каждая створка полтонны — открывается от одного прикосновения. Внутри — почти ничего. Это модно. В пустоте весь смак, старые камни бережно сохранены и после тщательного ремонта выставлены напоказ, серый, как слоновья шкура, пол выглядит как нечто среднее между версальским плацем и катком. В глубине все же виднеются несколько изящно развешанных вещиц. Стойка администратора встроена в стену, чтобы не нарушать перспективу. Я чувствую себя совершенно одиноким на этом островке современного дизайна. Неряшливый и нелепый обломок кораблекрушения в царстве изысканного стиля. Я перелистываю книгу отзывов: некоторые подписи мне знакомы. Те же, что и в галерее Кост, — обычная выставочная фауна. Рядом — каталог конюшни Деларжа, список выставляющихся у него художников. Взглянув на имена его жеребчиков, я понимаю, почему он не заботится о рекламе. Среди тех, кто у него выставляется, четыре или пять самых высоко котирующихся художников на сегодняшний день. Ясно, что этому типу есть чем заняться, кроме как возиться с таким проходимцем, как я. Когда в твою команду входят такие фигуры, как Лазевиц, Линнель или Беранже — это только те, чьи имена мне что-то говорят, — понятно, что ты можешь задавать тон на рынке. Я как-то готовил к выставке одну вещь Лазевица — пустые рамы, наложенные одна на другую в виде лабиринта. Десять минут на развеску, но перед этим — три часа, чтобы сообразить, как это сделать… Беранже делает подсветки: он фотографирует свои ноги, свой нос, свое жирненькое брюшко, увеличивает это до огромных размеров и выставляет в ящиках, начиненных неоновыми трубками. Фотография в 15 граммов вырастает до 120 кило, и, чтобы установить ее, требуется шесть грузчиков с ремнями. Имя Линнель мне тоже что-то говорит, хотя я и не помню, чем он занимается точно. Априори мне кажется, что он принадлежит к редким типам, которые все еще пользуются красками и кистью.

— Я могу вам помочь?

Она возникла из-за трех бетонных блоков, заменяющих стену соседнего помещения. Очень красивая молодая женщина со светло-рыжими волосами и синими глазами. Неподходящая внешность для отпугивания докучливых посетителей.

— Я хотел бы видеть господина Деларжа.

Она перекладывает на столе какие-то папки — только чтобы занять руки.

— Вы договаривались о встрече?

— Нет, но можно договориться прямо сейчас.

— Сейчас это невозможно, он готовит выставку в Бобуре, сейчас как раз идет монтаж.

Ага, говори кому другому… Я смотрю за блоки, ни секунды не сомневаясь, что Деларж прячется там. Чуть стесанные по краям колонны дают возможность прекрасно контролировать все, что происходит в галерее, при этом позволяя не торчать в зале, когда там никого нет.

Деларж видел, как я пришел. Я чую его, он засел где-то тут, неподалеку. Чего ему бояться? Может, я был слишком прямолинеен? Может, не надо было сразу говорить ему про шестьдесят четвертый год? Что он, струсил? Что-то все эти церемонии начинают меня раздражать, невозможно ни о чем спросить — сразу какие-то подозрения. А у меня начинается параноический страх сболтнуть чего лишнего или не сказать чего нужного.

— Зайдите недели через две, только сначала позвоните. Возможно, он найдет для вас пару минут.

Позвонить? Нет, спасибо. Я больше никого не буду предупреждать.

— А что это за выставка в Бобуре?

— Линнель, один из наших художников. С восьмого по тридцатое апреля.

— Три недели? Это уже слава… В Бобур не всякий попадает…

Говоря это, я вспоминаю увиденную вчера в Бобуре табличку «Выставка монтируется» и двух монтажников, вертящих картину так и этак.

— Да уж, — отзывается она, и в голосе ее звучит оттенок довольства.

Это правда. Для ныне здравствующего художника это — Пантеон. После Бобура остается мечтать лишь о Лувре, но это только через несколько веков.

— Оставьте ваше имя и координаты в книге отзывов, я скажу ему, что вы приходили…

Она протягивает мне ручку, и я не могу отделаться от мысли, что в этом жесте кроется злой умысел.

— Я никогда не пишу отзывов.

С нескрываемым презрением она бросает ручку на стол.

— Что же, тем хуже для вас…

— Но я с удовольствием получил бы приглашение на вернисаж в Бобуре. Ведь без приглашения туда не попасть?

— Мне очень жаль, но все уже роздано…

— А это работы Линнеля?

— Нет, это произведения из личной коллекции г-на Деларжа. Он предпочитает не держать их взаперти, а время от времени показывать публике. Ведь они созданы для того, чтобы на них смотрели, не так ли?

Мне надо было не задавать идиотских вопросов, а сразу посмотреть на подписи… Небольшое полотно Кандинского, коллаж Брака, третьего я не знаю, но это нормально для типа, не сумевшего с первого взгляда узнать двух первых.

* * *

На самом деле у меня нет выбора. Вернисаж в Бобуре — послезавтра вечером, и до этого времени мне нечего надеяться прижать Деларжа. Да и после тоже, он — начальник, и ему ничего не стоит ускользнуть от меня. Его что-то беспокоит, и, чтобы узнать, что именно, я должен спросить его об этом напрямик, вот и всё. Ему удалось протолкнуть своего протеже в Бобур, а для маршана — это больше чем победа, это — апофеоз. Не говоря уже о деньжищах, которые ему это принесет. Он будет там с самого открытия, на этом вернисаже, поскольку он — принимающая сторона. Разговор пойдет о ценах: там будут десятки потенциальных покупателей — те, у кого в коллекции уже есть Линнель и у кого его еще нет. Деларжу не удастся выпроводить меня на глазах у всей этой компании.

— Алло, Лилиан?

— …Антуан… Но… Как ты?..

— Кост в галерее?

— Нет.

— Мне нужно приглашение на выставку Линнеля на послезавтра.

— Мы пару дней назад получили его, но это для…

— Для шефини, я знаю. Но мне нужно. Правда, очень. Тебе всего лишь надо изобразить, что почта опоздала. Она его уже видела?

— Ты меня достал, Антуан.

— Она все равно туда попадет. Великая и ужасная Кост не из тех, кого можно не пустить в Бобур.

— Ты исчезаешь, о тебе ничего не слышно, и вдруг звонишь, когда тебе что-то нужно.

— Мне очень нужно.

— Ты зайдешь?

— А ты мне его не пришлешь?

— Ну, ты и правда нахал.

— Я тебя целую… А я уже давно никого не целовал…

* * *

Два дня ожидания. Нет, не так. Два дня разбега. И страха, что сейчас раздастся звонок Дельмаса и он сообщит, что обнаружилось нечто архиважное и что расследование значительно продвинулось. Ничего более ужасного для меня не может быть. За это время я мало где бывал. Час назад мне показалось, что я уже могу сходить в Академию. Мне все же надо объяснить им всем — Анджело, Рене, Бенуа и остальным, — что произошло. Но я так и не решился.