Чисто семейное убийство - Елена Юрская Страница 22

С другой стороны, грешно и смешно бежать к сексопатологу, если светят ослепительные лампы исправительно-трудового учреждения. Дело о смерти Ларисы открыто! Никаких естественных причин, кроме желания соответствовать его, Геночкиным, высоким сексуальным аппетитам, не обнаружено. Она умерла от конского возбудителя, смешанного с возбуждающим препаратом для сердечной мышцы. Тошкин сказал — дигиталис. Не яд, но лекарство. О, если бы Гена не был тогда в экстазе от себя — лежали бы они с Ларочкой в морге, как Ромео и Джульетта конца двадцатого столетия. Ничего естественного, ничего своего — даже секс и тот со шпанской мушкой. Неужели Ларочке было с ним так плохо? Неужели он ее совсем не возбуждал?

Ужас, охвативший Геннадия Петровича при этой мысли, совершенно парализовал волю и способность к трезвому рассуждению. Рука потянулась к мобильному телефону, голос — к врачебному уху. Даже если на свободе осталось прожить два дня, их надо провести в соответствии с самими высокими стандартами!

Но кто-то ведь добавил сердечное средство в склянку с мушкой?! Кто-то знал о Ларочкиных пристрастиях и проблемах! Миша? Добрая душа! Хочет подобрать его дело, его квартиру? Еще одну его квартиру? Может, еще и Людочку с Сережей?

Слишком много проблем. Бабушка наотрез отказалась начать свой вояж по родственникам с него, хотя Гена всегда был на втором месте, а значит, самым дорогим. В чем же дело? Опять Миша? Но бабушка все-таки отказалась остаться и у него. Она предпочла Тошкина. Она что-то знает?

Дверь в просторный белый кабинет резко распахнулась. Геннадий Петрович вздрогнул и открыл ящик стола, в котором хранился разрешенный газовый пистолет.

— Ты чего? — Миша спокойно уселся в кресло и выдал вопрос века: — Так что, говоришь, Федя к тебе не заходил?

— Ничего я не говорю.

Гена устало поморщился, но воспоминания о брате все еще жгли душу и застарелой завистью, и мгновенной неприязнью. В свое время Федор был выдающимся мачо, талантливым психологом и быстро растущим аферистом. В погоне за женским вниманием Гена всегда был только вторым. Феде ничего не стоило мило улыбнуться, обдать девочку запахом тяжелого перегара и влюбить в себя на всю оставшуюся жизнь. Позже Гена прочел, это называлось физическим словом «магнетизм». Но как лихо Федя катался на своем обаянии в школе и дома, от него млели учителя, родители, дворничихи и даже неподкупная Аглаида Карповна. Лет восемь назад Федя под свое честное имя занял у людей много денег, обещая мгновенную двухсотпроцентную прибыль, и отбыл в неизвестном направлении. Гену долго и подозрительно допрашивали обманутые вкладчики. Они звонили по ночам, устраивали дежурства у дома, они, в конце концов, вынудили Гениных родителей, насмерть перепуганных озверевшей братвой, дать клятву прожить остаток лет на земле, создавая своим трудом то, что украл (а выходило-таки, украл) их сынок Федя. Геннадий Петрович ни тогда, ни сейчас не счел нужным взять на себя какие-нибудь обязательства брата. Он и так оказался пострадавшей стороной — сам вложил в фонд часть сбережений. Кроме того, пришлось бы заплатить за индульгенцию, выданную ему по месту районирования лидером одной из преступных группировок. Она была без печати, подписи и гербовой бумаги и выражалась в нескольких словах: «Брат за брата не в ответе». Молва разнесла девиз по городу, и только самые конченые отморозки пытались попросить у Геннадия Петровича хоть что-нибудь. Когда районное начальство теневого кабинета было убито в перестрелке на Ждановской развилке, новое проявило лояльность и денег не потребовало. Правда, к тому времени Геннадий Петрович обзавелся своими людьми в службе безопасности, которые, собственно, и поставили точку во всей этой истории. Официальных бумаг по пропаже Феди решили не заводить, но все бесхозные трупы по дружбе идентифицировали. В течение восьми лет он не всплывал, не откапывался, вообще — не находился. И по всему выходило — жив. И где-то, гад, процветает. Скорее всего, за границей.

— Ты это… — Миша почесал за ухом и немного задумался. — Скажи ему, пусть отвалит. При дележе квартиры вашей бабки его доля — наша доля. Слышишь, — глаза у Миши нехорошо сузились, — Гена, запомни, твой лучший партнер — это я, а не он. А?

— Я молчу, я думаю. Я понял. — Геннадий Петрович кивнул в знак согласия.

Если бы не Миша и не его способности превращать маленькие фотографии в большие настенные портреты, им бы никогда не видеть ни этой сети пунктов, ни рекламного агентства. Миша еще в годы перестройки начал делать глубокие заплывы в область — ходил по хибаркам, землянкам, дачкам и сельсоветам с предложением «увеличить, отретушировать, создать портреты дорогих и любимых».

Брал недорого — пятерочку с фото, со ста домов выходило пятьсот, с тысячи — подержанная машина, с пяти тысяч — ОБХСС, которому и отдано было то, что заработано непосильным трудом в течение одной командировки. Миша не дружил с законом, но и не собирался садиться. Тогда глаза его бегали, руки дрожали, а милицейская форма вызывала желание стоять по стойке «смирно». А в восемьдесят восьмом он зарегистрировал кооператив. Стал богатеть уже официально. Сам по хаткам не ходил, зарплату сознательно с учетом возможного воровства занижал, но с несунами разбирался безжалостно. Эту практику он сохранил и в работе с нынешним коллективом. Но в условиях безработицы, инфляции, кризиса сотрудники ценили его жесткость, напор и умение сказать «нет». Мишу уважали, а Гену любили. Посоветовавшись, они стали сознательно разыгрывать карту доброго и злого следователя. Они притерлись друг к другу и не соперничали. Гена не воровал, считал, что этот процесс надо начинать с миллиона. Миша не волочился, полагая, что падать следует только на королеву. В силу отсутствия означенных денег и означенных личностей они мирно сотрудничали. По мнению жен, даже слишком мирно.

— Ты сильно круто забираешь, — вымолвил Гена устало. — В конце концов, это моя бабушка и мое наследство. Я буду оспаривать.

— Она мудрая женщина. Дарственная не оспаривается, Геночка! — Миша противно ухмыльнулся и легко дал объяснения: — Моя хочет эту квартиру. Была уже на работе. Вчера погыркались, орала как резаная. Шлялась где-то.

— Моя тоже орала и шлялась — это не повод, — мрачно сообщил Гена. — И тоже уже была.

Геннадий Петрович в который раз с нескрываемым удивлением глянул на партнера. И пожалел его. Такой красавец, умница, а бабы — мимо. Как на пустое место. Не умеет слушать потому что… Вот и сейчас — сказать бы ему все, да толку? Посмеется только. Ни сочувствия нет в человеке, ни пользы. Неужели не слышал, как его Люда тут разорялась, грозилась? Так нет, пришел, чтобы ударить первым. Выхватить инициативу. Не человек — машина, робот.

— Вот я и говорю, Геночка, если по недосмотру вдруг объявится Федор, то его доля — наша. Будем жить и в коммуналке. Ты как, храпишь по ночам? Тогда я в дальней, а ты в проходной.

— Ты был, что ли, там? — удивился Кривенцов.

— Считай, план смотрел. — Миша недовольно повел бровью и посчитал разговор исчерпанным. Нечего разводить разлюли-малину, если и так все ясно. Кто-то должен действовать и идти первым эшелоном. В этой роли Миша чувствовал себя неплохо. — Невестке привет!