Леший - Николай Старинщиков Страница 22

Осторожно отведя занавеску от косяка, я посмотрел в сторону ворот. Виден был лишь тополь в палисаднике и угол забора…

Грохот вновь повторился, потом наступила тишина. Я продолжал выжидать, вглядываясь в темноту у ворот. Наконец там шевельнулась чья-то спина. Фигура отделилась от ворот, подошла к забору и принялась всматриваться в окна. Подобное поведение вполне вписывалось в местные нравы. Надумал сходить в гости – вот и собрался… среди ночи. Да он же, кажись, на ногах не стоит. Ошибся адресом, драгоценный. Иди домой.

Однако драгоценный не думал уходить. Он стоял, обхватив руками забор и положив на него голову: ничего не поделаешь, устал человек. Сейчас он отдохнет и, если не ляжет вдоль городьбы, уйдет потихоньку домой. Но я ошибся. Поздний гость вдруг воспрял духом. Он вскинул голову и, дернувшись корпусом назад, вновь направился к воротам. Упрямый какой.

Вынув из сумки «ТТ», я в одних трусах отправился во двор. Только бы это не была приманка. Вдруг меня решили поймать на живца, установив, где я теперь нахожусь.

– Кто там? – спросил я как можно строже, прячась за лиственничный столб.

– Спишь? Открывай…

– Кто это, я спрашиваю?! – начал я выходить из себя.

– Я это… Лёшка… Открывай, давай. Когда бы к вам не пришел, всегда у вас на замке…

Я приоткрыл ворота, не снимая с запора цепь: снаружи стоял взлохмаченный мужик. Мы явно не были знакомы. От мужика несло недельным перегаром.

– Я вас внимательно слушаю, – сказал я мужику официальным голосом, отнюдь не собираясь впускать его. Ему нечего у нас делать. Заблудился – иди себе домой.

– Толька, ты правда, что ли, не узнал меня? – напрягся мужик. Его – и вдруг не узнают. Всегда узнавали – теперь нет. – Чачин я. Лешка! Мы же с тобой учились вместе, друзья детства. Эх, друг!

Я узнал ночного гостя. Ворота отворились, мы обнялись. Я все еще не узнавал косматого мужика. Неужели это тот самый Чачин, которого я не видел со школьных времен. Приедешь, а Чачин по летнему времени в плавание ушел, потому что навигация. Теперь, судя по всему, отплавал гусь. Сухопутный теперь. Мы шли темным двором. Чачин спотыкался позади.

– Темно! Свет, что ли, перегорел у вас?!

– Иди на мой голос, – учил я. – Слышишь меня? Вот и двигайся помаленьку. Сейчас лампочку зажгу.

Я нажал в сенях кнопку выключателя. Пистолет тускло блеснул в моей руке.

– У-у, – замычал Чачин. – Может, мне лучше уйти? – И поднял руки до уровня плеч. Сквозь пелену похмелья до него дошло: друг служит в милиции, потому и пистолет.

Чачин озирался по сторонам. Он ни разу не был при мне у матери. На вешалке висели китель с полковничьими погонами и фуражка с синим околышем.

– Ты разве не в милиции служишь? – вдруг спросил он.

– В милиции, Леша, – нехотя ответил я.

– А фуражка у тебя не красная…

– Это у тех, кто следователем работает.

– Дошло до жирафа! – Чачин улыбался во весь рот. У него не было двух верхних зубов. – Сами выпали, – перехватил он мой взгляд. – Об кнехт на палубе стукнулся – они и выпали! Хэ-хэ-хэ… Кхех! Сами по себе. Давно я тебя не видел. Как ни приедешь, и все тебя дома нету. Петровна сказала, что в этом году обязательно приедет, но собирается весь отпуск в деревне провести. Был, что ли, хоть раз в деревне-то?

– Был, – ответила за меня мать. – Вот приехал недавно.

– Тогда давай за встречу…

Гость полез за пазуху и вынул бутылку «Сибирских Афин».

– Не бойся, настоящая. Паленую мы сами употребляем.

Мы сели к столу. Мать достала из холодильника купленных вечером копченых чебаков, принесла из сеней огурцов и нарезала хлеба.

– Давай с нами, Петровна, – предложил Чачин.

– Нет, я не буду, а вы сидите.

Шел первый час ночи…

Было приятно видеть товарища. Алкоголизм можно вылечить, а зубы вставить. В остальном Чачин был прежний. На него можно положиться.

– Ты все там же, в Москве? – спросил он.

– Теперь в Новосибирске.

– А Петровна говорила – в Москве.

– Это когда было? – прикинулся я удивленным. – Скоро год будет, как в Сибири. По привычке она.

Мой взгляд скользнул в сторону матери. Та согласно качнула головой. С полуслова понимает старушка. Пойдет молва по соседям: приехал, да не оттуда. Удостоверение даже имеется. Я вынул корочку и протянул Чачину. Тот раскрыл и взялся вслух читать:

– Полковник юстиции Кожемякин Анатолий Михайлович… Старший следователь по особо важным делам УВД по Новосибирской области… Владельцу удостоверения разрешено хранение и ношение табельного огнестрельного оружия.

– В командировку приехал. На две недели послали, – продолжал я сочинять.

Чачин принялся на глазах хмелеть. Его вдруг повело в сторону, табуретка подкосилась, и гость с размаху улегся на пол. Упал и ногой не дрыгнул. Я даже не успел его подхватить, как он приземлился. Лежит себе, храпит. Я попытался поднять его, но мать остановила:

– Не трогай. Он частенько так. Сидит сначала, а потом – хлоп на пол и храпит…

– Ударился, может, – пожалел я друга.

– Привык…

Мать надела поверх халата старенький пиджак и отправилась на двор. Там у нее кровать в избушке.

Я дождался, когда она прошла двор и вошла в избушку. Выключив во дворе свет, я вернулся в дом и сел к столу. Початая бутылка водки стояла сиротой.

Налив себе в стакан, я выпил и принялся закусывать. Копченые ельчики, чебаки! Как давно я не пробовал вас, сибирские рыбки! Съев парочку, я насторожился: кто-то стоял за окном нашего приземистого дома. Прошедшая по улице машина блеснула фарами, высветив фигуру у окна.

Не подавая вида, не изменяя положения тела за столом, я подобрал под себя ноги. В тот же миг, брызнув стеклом, в окно посыпались одна за другой, словно кедровые шишки, ребристые гранаты Ф-1. На лету они щелкали капсюлями-воспламенителями, горел быстрый порох в запалах. Почти сразу же град осколков раз за разом ободрал кухню, и погас свет. Я слышал, как на полу, мелко вздрагивая в смертельной истоме, ёжится Чачин. Ему я не смог бы помочь, даже если бы кинулся и накрыл его своим телом. От удара осколков оборонительной гранаты было бы два трупа. Спасла русская печь: едва зазвенели стекла, как я щучкой нырнул в устье печи и замер, поджав ноги и зажав ладонями уши.

Бульканье крови и хрипы быстро прекратились. По отсветам на стене было видно, что в дом через разбитое окно светят электрическим фонарем. На полу вырисовывался исковерканный труп Чачина. «Только бы не полезли внутрь, потому что в печи лежу я, – звенело у меня внутри. – Мне не успеть вынуть оружие…»

Контейнер покоился в подвале, а пистолет в ящике стола. Туда было пока что не добраться. Мать слышала взрывы, и я молил бога, чтобы она не вздумала идти в дом…