Ориан, или Пятый цвет - Поль-Лу Сулицер Страница 23

— Надо же, — прервала его Ориан, — да это настоящая лекция!

— Да, но о вещах малоприятных.

— И что вы собираетесь делать?

Журналист, казалось, задумался.

— Мне надо прощупать кое-что в Брюсселе на следующей неделе. Я буду держать вас в курсе и при любом повороте событий не буду ничего писать, не предупредив вас.

— Старый бельгийский канал?

— Нет, Бывший начальник охраны президента Габона. Он в бегах — просит политического убежища. По моим сведениям, у него есть точная информация о последних днях Леклерка…

Ориан вздрогнула. Эдгар Пенсон незаметно исчез, пока она обдумывала его слова. Она спросила себя, хватит ли у нее сил добраться до дома. Слишком уж тяжела жизнь, давит… Нотут…

Компьютер просигналил о приходе почты. Она тотчас нажала клавишу, чтобы ознакомиться с ней. Коллега Ламбрехт из Люксембурга выражал сожаление по поводу того, что не сможет сотрудничать с ней по делу «Агев». Для этого необходимо иметь разрешение французского Министерства юстиции и официальное согласие властей его государства.

— Подумать только, и это называется Европа! — вздохнула Ориан.

Она выключила компьютер и вызвала такси. В кабине лифта все еще чувствовался запах туалетной воды Маршана. Она предпочла спуститься по лестнице.

Оливье Кастри нашел местечко для машины в начале улицы Помп. Он сманеврировал, припарковываясь, потом загасил сигару, поднял боковые стекла и закрыл замки дверей. Направился к дому номер 96. Было еще светло, но окна третьего этажа ярко светились, будто для великосветского приема. «Вы нажмете на домофоне кнопку под табличкой с именем Шан», — предупредил его Ладзано.

Посредник сдержал свое обещание: Орсони устраивал прием и выделил четверть часа для уединенной беседы с патроном «Франс-Атом». Кастри покорно вошел в салон. Молодая женщина, невысокая, черноглазая и черноволосая, приняла у него плащ, и он оказался в просторном зале с четырьмя каминами, в каждый из которых мог бы въехать всадник, даже с головой. Огромные люстры из Мурано с бесчисленным множеством хрустальных подвесок отбрасывали на блестящий от воска паркет почти ослепительный свет. Мебели было немного, она отличалась богатым изяществом: большие дубовые сундуки-лавки, столики из черного дерева, глубокие кресла. Вазы из тонкого фарфора с затейливым орнаментом украшали зал. Чья-то рука протянула Кастри бокал шампанского. В сторонке спокойно разговаривали человек десять: сдержанные, в дорогих костюмах мужчины; более экспансивные женщины громко смеялись, словно предвкушая необыкновенную вечеринку в этом сказочном месте, которое могло видеться только в детских снах вместе с феями и очаровательными принцами. У окна стоял Ладзано, он будто что-то высматривал на улице и, казалось, был далек от всеобщего возбуждения. Кастри он показался мрачным и задумчивым. Заметив гостя, Ладзано отпустил ему одну из своих обаятельных улыбок.

— Крайне признателен, — сказал Кастри, подходя к нему. Огромное вам спасибо.

— Я обещал сделать все возможное. Октав вот-вот появится. Он любит вечера поэзии.

— Поэзии? — удивился Кастри. — О какой поэзии идет речь?

— Каждый из приглашенных в течение вечера будет декламировать. Сегодня мы остановили свой выбор на Рембо. Дамы, присутствующие здесь, без ума от него.

— А эти молодые женщины тоже поэтессы?

Кастри показал на двух бирманок: Шан в красном полупрозрачном платье, позволявшем видеть ее совершенные ноги, и Сюи, ее младшую сестру, с чертами, может быть, не такими тонкими, но с удивительно чувственным ртом.

— Вы не поверите, но это диво в алом шелке может прочитать «Сезон в аду» без малейшей ошибки. Помните? «Красоту усадив на колени, я над ней надругался». Ну а что до ее сестры — она во Франции лишь несколько недель, но я уверен, что к лету она будет знать поэзию Рембо лучше, чем мы с вами.

Шан подошла к ним и что-то прошептала на ухо Ладзано, который кивнул и сделал знак Кастри.

— Орсони ждет нас в укромном местечке… Пойдемте…

Они прошли через анфиладу комнат, залитых «дневным светом», затем по широкому коридору, увешанному зеркалами, Остановились перед обитой черной кожей дверью. Она открылась, проем загораживали широкие плечи Октава Орсони, спокойно любовавшегося результатом своей работы.

— Я закончил ее обивать до наступления ночи, — низким голосом пояснил корсиканец, явно думая о чем-то своем. — Идиотское суеверие. Вот и генерал де Голль умер то ли перед пиковой дамой, то ли перед пиковым тузом, в Коломбе. Он, может быть, и не видел, как они появились! Вообще-то до генерала мне нет дела… В моем пантеоне — один лишь Бонапарт, то есть Наполеон!

Он пожал руку Кастри и указал ему на кресло. Ладзано остался стоять.

— Не будем терять времени, — начал Орсони. — Дела с АЭС, кажется, застопорились, но колесо пока, хотя и со скрипом, все же вращается. Правительство еще пересмотрит свое решение, не так-то легко отказаться от рынка, сулящего двадцать миллиардов. Напомню, кстати, что у нас сейчас предвыборная кампания и что…

— Разумеется, — прервал его Кастри. — Но похоже, Жилль Бризар готов идти до конца.

— Это нам известно. Но будьте спокойны, запальчивость его до добра не доведет.

— Что вы хотите сказать?

— Да так, предполагаю, — с загадочным видом ответил Орсони.

«Крестный отец» выдвинул ящик стола, порылся в нем, достал копию протокола соглашения, подписанного восемью месяцами раньше в Рангуне, Молча прочел.

— Так вот, — продолжил он, — я попробую все исправить при условии, что буду единолично вести переговоры как с французским правительством, так и с бирманцами.

— Даже с бирманцами?

— Несомненно. Мы уже не помогаем развивать экономику. Дело, как вы, наверное, заметили, приняло политический оборот. На этой стадии ваши финансовые советники ни к чему.

Кастри под думал о Марке Терренёве, своем человеке, который с самого начала разрабатывал этот проект. Как объявить ему, что еще не все потеряно, но в нем самом больше не нуждаются?

— А габонская сторона?

— Габонцами займусь тоже я, — коротко ответил Орсони. И, не дав Кастри возразить, он добавил: — Сами понимаете, мое вмешательство будет не бесплатным. Моя фирма запрашивает десять процентов от конечной наивысшей цифры.

— Десять процентов от двадцати миллиардов?

— Соображаете вы быстро, — любезно заметил Орсони.

Ладзано вышел из комнаты и присоединился к любителям поэзии.

А на улице, на тротуаре по нечетной стороне домов, прогуливался Гаэль Ле Бальк, незаметно следивший за дверью дома номер 96. Он уже собирался покинуть свой пост. Информация на сегодняшний вечер была: он видел, как к восьми часам при был Орсони, чуть позже на кнопку домофона нажал Кастри. В какой-то момент ему показалось, что его засекли, так как некий мужчина, стоя у окна, казалось, наблюдал за улицей и его внимание, без сомнения, привлек бродивший по ней незнакомец. Ле Бальк был слишком далеко, чтобы признать в этом мужчине Ладзано.