Не загоняйте убийцу в угол - Хосе Мариа Гелбенсу Страница 23

Фернандо ответил быстро и твердо, словно давно, еще во время допроса, ждал этого вопроса:

– Предположение кажется мне немыслимым, но, хотя это и звучит парадоксом, учитывать его нужно.

Судья де Марко молча смотрела на него.

– Более того, – продолжал развивать свою мысль Фернандо, стараясь не молчать: в воцарившейся тишине, он чувствовал себя неуютно под взглядом судьи, – я боюсь, что так оно и есть.

Судья откинулась на спинку стула, запрокинула голову и несколько секунд разглядывала потолок. Потом пристально посмотрела на Фернандо и сказала:

– Найдется немало людей, которым известны порядки в доме судьи Медины: разносчики, почтальоны… ну, в общем, их немало. И не исключено, что, если кто-то намеревался убить судью и присматривался к дому, то ему не составило большого труда выяснить все эти подробности. Поэтому совершенно не очевидно, что убийца живет где-то здесь. Почему у тебя сложилось такое впечатление? Ты не обязан отвечать – мы просто разговариваем, это не официальный допрос.

– Но… – начал было Фернандо.

– Но, – ответила она.

Фернандо несколько секунд подумал. Потом глубоко вздохнул и сказал:

– Я только об этом и думаю, просто покой потерял. Проблема в том, куда делся убийца, совершив преступление. Где он скрылся? Я знаю, что рассматриваются разные версии, но какие могут быть сомнения: этот человек живет где-то среди отдыхающих, – другого объяснения просто нет.

– А в чем ты тут видишь проблему, Фернандо? – спросила судья де Марко.

Карлос взглянул на часы, а потом на сплошь затянутое тучами небо. Его вызвали в суд как свидетеля, и времени до назначенного часа оставалось все меньше и меньше. Сначала он сильно занервничал. Не может быть, чтобы его заподозрили спустя всего сорок восемь часов после того, как обнаружили труп. По логике вещей, его вообще не могли заподозрить, но Карлос Састре всегда настороженно относился к случайностям – они были его фобией, даже когда играли ему на руку: например, благодаря чистой случайности он узнал судью Медину. Получив вызов в суд, Карлос сразу же стал припоминать все свои действия, шаг за шагом, еще раз проанализировал план в целом и не нашел ни малейшей зазубринки, ни единой ошибки. Немножко царапало только воспоминание о прислуге в доме Аррьясы с его пляжной сумкой в руках; кроме того, было неясно, оставлял ли он опасную бритву в ванной на виду или нет. Допустим, они нашли опасную бритву или кроссовки – что представлялось просто невозможным, вероятность этого была крайне мала, – а Дора разбирала его сумку, опознает ли она эти предметы? Но разбирала она ее или нет? Карлос вспомнил, как он вышел из дома Аррьясы под взглядом Доры – по всей видимости, под взглядом, тут же поправил он сам себя, – и решил, что одно дело – его душевное состояние, а совсем другое – как все обстояло в действительности. Что же до Хуаниты и его опасной бритвы, то по мере того как шло время, Карлос все больше и больше склонялся к мысли, что девушка не знала о ее существовании. Конечно, он очень торопился, когда обдумывал план в целом, и мог оказаться на грани разоблачения, но этого не случилось – план сработал, и, самое главное, Карлос добился своего. Старый судья уже сорок восемь часов жарился в аду, а он те же сорок восемь часов провел на земле, свободный, вне всякой опасности и влюбленный в потрясающую женщину. Разве все это нельзя считать наградой? Если существует справедливость в поэтическом смысле, то его положение можно считать наградой. Карлос жалел лишь о том, что он не столкнулся с этим хвастуном, тщеславным невеждой и садистом раньше; да еще о том, что выбранная им для судьи Медины смерть помешала тому узнать его, Карлоса, перед смертью – в этом он был уверен. Оба соображения несколько притупляли удовольствие от свершившейся мести. Но Карлос прекрасно знал по собственному опыту и любил повторять, что никому никогда не удается сфотографироваться так, как хочется. И если он загнал этого зверя, то там было не до фотографа. Заменить объектив фотокамеры мог бы только взгляд самого судьи, запечатлевший момент собственной смерти и понимание ее причины.

Думая об этом, Карлос продолжал собираться. «С другой стороны, – рассуждал он, – судья не мог меня узнать: ведь не узнал же он меня на том вечере у Сонседы». Карлос подбирал галстук, который выделялся бы на фоне его строгого пиджака в еле заметную полоску, – смелый галстук, как бы бросавший вызов необходимости явиться в суд. Карлос вспомнил судью де Марко в доме убитого; вспомнил, как та осматривала место происшествия – по всей видимости, она занималась именно этим, – прежде чем разрешить увезти тело. Кроме Хуаниты с ее теткой да Фернандо Аррьясы в доме не было ни одного постороннего, только полицейские и судья. Поэтому сегодня утром, как только ушел полицейский, сообщивший ему о вызове в суд, Карлос тут же позвонил Фернандо и узнал, что того тоже вызывают. Но даже убежденный, что речь идет о простой формальности, Карлос все равно продолжал нервничать, и от этого раздражался; раздражался вдвойне, потому что хотел предстать перед судьей де Марко невозмутимо спокойным. Он ни одной минуты не сомневался: никто ни в чем его не подозревает – его вызывают как случайного свидетеля. Но в таких случаях с языка может ненароком сорваться что-нибудь лишнее, и тебя в мгновение ока извлекут из задних рядов и водворят под яркий свет прожекторов, в круг подозреваемых, – и это тревожило Карлоса.

С другой стороны, судья де Марко до некоторой степени принадлежала к кругу его летних знакомых. В те считанные разы, что они встречались, он всегда обращал на нее внимание – как на женщину, а не как на судью. Именно это и смущало его сейчас. Женщина, которая командовала всеми действиями во время осмотра места происшествия, казалась Карлосу совсем непохожей на ту, кого он пару раз встречал в кругу своих друзей, когда они собирались по вечерам выпить и поболтать. Карлос не понимал, как ей удается быть такой разной. Она казалась ему интересной – высокая, в расцвете сил, одетая немножко смело, но со вкусом, отражавшим ее индивидуальность, – она обращала на себя внимание, А в роли судьи та же женщина вела себя уверенно, требовательно, с чувством собственного превосходства. Вероятнее всего, оба образа были двумя сторонами одной медали, не противоречившими, а дополнявшими друг друга, но именно это и пугало Карлоса: перед ним была слишком сильная, слишком решительная женщина. Увидев ее впервые, Карлос сразу заинтересовался, но что-то удерживало его. Вдумавшись, он понял, в чем дело – она подавляла его. Да, именно так: подавляла. И ведь в ней не было ничего, что могло внушать Карлосу страх, особенно до смерти судьи Медины, и все-таки он чувствовал себя в ее присутствии неуютно, а в таких случаях чутье редко подводило Карлоса – Мариана де Марко была неуютной женщиной.

И сейчас, перед тем, как сесть за руль и отправиться в суд, Карлос испытывал к ней отвращение. Отвращение как к судье; отвращение к тому, что допрашивать его будет именно она. Карлосу было бы гораздо спокойнее, если бы его допрашивал судья-мужчина, пусть известный своей жестокостью или самоуправством – не важно; пусть один из тех резких, неприятных типов, что вечно находятся в плену у своих, как они считают, моральных убеждений, – их немало среди людей той профессии, всех без исключения представителей которой Карлос презирал. Но судья де Марко внушала ему беспокойство, потому что она работала в системе правосудия и была сильной женщиной; хотя, если вдуматься, судьей-мужчиной был Медина, и он сам его убил.