Виновный - Лайза Баллантайн Страница 24

— Конечно, это так на нее похоже.

— Она говорила мне, что несчастна. Вы с ней поссорились несколько лет назад…

— Она была несчастна задолго до этого, — возразил Дэниел.

— Вы ведь были одним из ее воспитанников?

Дэниел кивнул. Плечи и руки вдруг напряглись, и он поерзал, чтобы снять спазм.

Каннингем сказал:

— Она говорила, вы были для нее особенным ребенком. Все равно что родным.

Дэниел задержал на нем взгляд. На усах поверенного поблескивала капля супа, широко раскрытые глаза таили вопрос. Дэниел испытал странную злость. В кафе вдруг стало слишком жарко.

— Простите, — произнес Каннингем и потянулся к счету, поняв, что зашел слишком далеко. — Она оставила вам коробку с вещами. В основном безделушки и фотографии, ничего особо ценного, но она хотела, чтобы вы их получили. Лучше, если вы заберете все сейчас. Это у меня в машине.

Каннингем осушил чашку.

— Вам, должно быть, непросто сейчас, — добавил он. — У вас были разногласия, но, в конце концов…

Дэниел покачал головой, не зная, что сказать. У него снова заболело горло. Он чувствовал себя так же, как до этого в крематории, борясь со слезами и злясь на себя за это.

— Может, вы сами хотите заняться домом? — спросил поверенный. — Как член семьи, вы имеете право…

— Нет, просто наймите фирму, мне ничего… Мне правда некогда этим заниматься.

Сказав это, Дэниел почувствовал себя лучше. Словно глотнул свежего воздуха. Или оказался в безопасности.

— Пока вы здесь, — продолжил Каннингем, — можете забрать из дома любые личные вещи, но, как я уже говорил, она сама кое-что для вас отложила.

Они встали из-за стола. Каннингем оплатил счет.

Взявшись за ручку двери, Дэниел спросил:

— Она не страдала?

Их встретило прохладное, уже осеннее солнце. Его лучи были так пронзительно прозрачны, что Дэниел сощурился.

— Страдала, — ответил Каннингем, — но знала, что это неизбежно. Думаю, она была сыта по горло и просто хотела, чтобы все закончилось.

Они пожали друг другу руки. Дэниел почувствовал в кратком, сильном пожатии Каннингема смешанные чувства и невысказанные слова. Оно напомнило ему о рукопожатиях, которыми он сам обменивался с клиентами, когда судья выносил обвинительный приговор. Этакое жестокое выражение доброжелательности.

Дэниел уже почти отвернулся, избавленный и освобожденный, но Каннингем всплеснул руками:

— Ваша коробка! Она осталась в машине. Минутку.

Дэниел подождал, пока поверенный достанет картонную коробку из багажника. Запах полей и ферм больше не успокаивал его.

— Вот, — сказал Каннингем, — ничего ценного, но ей хотелось, чтобы вы это взяли.

Избегая второго рукопожатия, он помахал Дэниелу с парковки у крематория. Дэниела этот жест озадачил, но он все равно кивнул в ответ на прощание.

Коробка оказалась легкой. Дэниел поставил ее в багажник, даже не заглянув внутрь.

Дэниел скользнул в чересчур большие резиновые сапоги. Сквозь носки они были ледяными, словно затвердевшее желе. Он раскидал курам кухонные обрезки — как Минни его просила, — стараясь не притрагиваться к холодным овощам, но к ногтям все равно прилипло несколько зерен кукурузы. Он стряхнул их щелчком, как сопли. Минни сказала, что у него может быть сломан нос. Когда Дэниел кормил кур, ему было трудно дышать, но он был совсем не против, потому что ненавидел их вонь, смесь из аммиака, овощной гнили и мокрых перьев.

Была суббота, и на завтрак Минни жарила ему яичницу с беконом. Он видел ее за окном кухни. По утрам она бывала немногословна — изнанка пристрастия к джину. В свои одиннадцать лет он хорошо отличал алкогольное похмелье от ломки, хотя ни того ни другого никогда не испытывал. Но один раз все же напился: взял в постель две банки светлого пива и выпил, пока смотрел «Даллас» [17]по переносному черно-белому телевизору в материнской комнате. Его вырвало на пижаму.

Отправляясь кормить кур, он надел материнскую цепочку, и ему было плевать, что так он похож на девчонку. Зато он был уверен, что цепочке ничто не угрожает. И хотел, чтобы ничто не угрожало его матери. Ему было очень любопытно, что же сотрудница социальной службы шептала Минни накануне вечером. В машине, по дороге в Брамптон, Триша сказала ему, что ничего не знает ни о его матери, ни о пожаре и постарается выяснить. Но он чувствовал, что она чего-то недоговаривает.

Дэниел прислонился спиной к стене и под сочувственным взглядом козла Гектора боком поднялся в дом. Этот козел напоминал ему сотрудницу социальной службы. Зайдя в коридор, Дэниел вылез из сапог. Прямо перед дверью развалился Блиц. Когда мальчик вошел, пес поднял голову, но подвинуться даже не подумал, так что через него пришлось перешагнуть. На кухне пахло жиром, свининой и луком.

Минни накрыла на стол. Когда она ставила тарелку, сардельки чуть не попадали, такими они были скользкими. Дэниел взял вилку и проткнул кожицу сардельки. Он очень это любил: наблюдать, как течет сок.

— Как ты себя чувствуешь? Лучше? — спросила Минни.

Дэниел пожал плечами, уставившись в тарелку.

— Как нос? Ты хорошо спал?

Он кивнул.

— Нам с тобой нужно поговорить, — предупредила она.

Дэниел посмотрел ей в лицо, занеся вилку над тарелкой. Глаза у Минни были раскрыты немного шире обычного. Его аппетит сошел на нет, жир из сарделек смазкой застыл в горле.

— Иногда, — начала Минни, — когда случается что-то плохое, кажется, что проще всего — убежать, но мне хочется, чтобы ты попробовал не убегать, а встречать неприятности лицом к лицу. Это труднее, но потом тебе же будет лучше. Поверь мне.

— Я не убегал.

— А что же ты тогда сделал?

— Я поехал проведать маму.

Минни вздохнула и отодвинула свою тарелку. Она прикусила губу, а потом нагнулась вперед, чтобы взять его за руку. Дэниел стал медленно отклоняться в сторону, но она не отказалась от своего намерения, а просто остановилась, замерев с протянутой к нему через стол рукой.

— Мы узнаем, что случилось с твоей мамой, — заверила его Минни. — Буду звонить им каждый день. Я обязательно все выясню, обещаю…

— С ней все будет в порядке. С ней всегда все в порядке.

— Я тоже в это верю. Просто хочу, чтобы ты мне доверял. Лапушка, я на твоей стороне. Тебе больше не нужно быть самому по себе.

«Обещаю». «Доверять». «Сам по себе». Эти слова молотком застучали у него в груди. Словно он ее не расслышал, или словно каждое слово было камнем, брошенным в него. «Любовь». «Искренность». «Сам по себе». Дэниел не понимал, почему ему было от них так больно.