Томка. Тополиная, 13 - Роман Грачёв Страница 25

Кости стали находить во второй половине восьмидесятых. Здесь была совсем глухая окраина, до которой приходилось ковылять пешком от конечной остановки трамвая не меньше пары километров. Четверть века назад тут росла вишня, горожане ездили на пикники, играли в волейбол, мыли в ручье свои невзрачные советские машины.

Потом приехал экскаватор копать какую-то загадочную канаву, засунул ковш поглубже и вычерпнул из глины на поверхность ребра и черепа.

Журналисты появились через сутки, потому что в те оголтелые времена гласности и плюрализма скрыть могильник от посторонних глаз не представлялось возможным. Сам же экскаваторщик и раструбил на весь белый свет, что начальство послало его раскапывать заброшенное кладбище, но он вовремя заметил, что дело нечисто. Герой перестройки, не меньше. Его фотографию опубликовали – седой худощавый мужчина в спецовке и со сверкающей во рту фиксой. Кажется, он умер с перепоя в начале девяностых. Многие тогдашние герои закончили плохо.

Шум поднялся до небес. Местные власти пригнали еще пару экскаваторов и испахали местность вдоль и поперек. Предчувствия чиновников не обманули – всего за месяц весьма поверхностных раскопок на обширной территории было найдено несколько тысяч косточек и черепов. Ничего не оставалось, как звать на помощь профессионалов-историков, чтобы те подняли архивы, как-нибудь систематизировали информацию и подсказали направление дальнейших действий. Подключилось общество «Мемориал», другие общественные деятели и активисты, нашлось и немало добровольцев, готовых на голодный желудок и без зарплаты копаться в земле, ища свидетельства чудовищного советского прошлого. Граждан охватила эйфория, включился коллективный разум, который помог одолеть казавшееся неподъемным дело.

Свободная пресса внимательно следила за процессом. В местных газетах, отбившихся от пристальной опеки партии, появились первые робкие цифры – в период с 1937 по 1949 год на Черной Сопке, как называли могильник местные жители, было казнено порядка трех-пяти тысяч человек. Людей свозили по ночам, расстреливали, как правило, без суда и следствия. Было много и осужденных из тюрем соседних областей. Предварительные оценки внушали ужас, оставалось лишь поднять архивы КГБ, а на такое требовались санкции с самого верха…

…Я прервал Таню лишь однажды. Закашлялся. Желудок одолел неожиданный спазм. Наверно, я просто не позавтракал сегодня. Томка вела себя очень капризно, и у меня хватило времени лишь на чашку кофе.

Солнце вновь скрылось за облаками. Осенний лес встречал нас не очень приветливо. Порыв ветра ударил в лицо и распахнул куртку, странный гул стал нарастать. В глубине лес совсем не казался густым и непроходимым, каким виделся из окон дома. Здесь вполне можно было устраивать пикники, бегать, прыгать, играть в волейбол… Хм, и расстреливать невинных. Идеальное место для отдыха и упокоения и очень красивое в период буйства зеленого цвета.

Таня отыскала в траве палку в метр длиной, попробовала ее на прочность и без предупреждения двинулась дальше. Я последовал за ней. Впереди нас ожидал небольшой подъем, за которым деревья стояли чаще, и вот там наверняка придется продираться сквозь кусты. Поэтому Татьяна свернула налево, по направлению к мемориалу Черная Сопка. Я начинал припоминать, что там должен сохраниться какой-то памятник, и дальнейший рассказ моего «экскурсовода» это подтвердил.

… Нельзя сказать, что тогда, в восьмидесятых, общественность была особенно в шоке от увиденного. Ужасы советского прошлого, далеко не столь героического и безупречного, как принято было считать, уже успели поднадоесть. Клеймить сталинские репрессии и публично радоваться возможности избавиться от вековых оков рабства стало хорошим тоном. Подумаешь, еще несколько тысяч несчастных. Сколько их еще будет!

«Органы» все же распечатали некоторую часть архивов и разрешили предать их огласке. Некоторые материалы попали в массовую печать, и горожане вдруг стали находить знакомые фамилии. Обезличенная трагедия, вытряхнутая на свет из пыльных складок истории, обретала человеческие черты.

Расстреливали и сбрасывали в овраги мужчин, женщин и даже стариков. «Такой-то такого-то числа, месяца, года был арестован за антисоветскую деятельность, приговорен к десяти годам без права переписки»… найден в списках казненных. «Такая-то была схвачена в момент передачи секретных сведений»… идентифицировать останки не представляется возможным, но, судя по всему, она была казнена здесь же летом 1937 года. Длинный список фамилий реальных людей, чьих-то родственников, и описания фантасмагорической несправедливости.

Газеты устали очень скоро, поняв, что восстановить полную картину кошмара невозможно. С момента последней казни прошло больше сорока лет – все ушло, поросло дикой вишней и случайно выдернуто ковшом экскаватора строительного кооператива.

Об окончании раскопок объявили года через два, в девяностом. Часть найденных костей кое-как сгруппировали, разложили по гробам и торжественно захоронили. Всего в братскую могилу были опущены останки примерно двухсот человек. Официальное резюме комиссии по расследованию – «граждане реабилитированы за отсутствием состава преступления». Траурная церемония с участием сотен людей – предполагаемых родственников погибших, общественных деятелей, журналистов, чиновников и прочего народа – была единственной. На вопросы, куда подевались остальные кости и существовали ли они в действительности, эти десятки тысяч останков невинно убиенных, ответа тогда никто не дал. Сюжет о церемонии показали по центральному телевидению, затем он обошел и европейские телеканалы, на месте трагедии поставили камень, на котором было начертано, что здесь рано или поздно появится памятник жертвам политических репрессий.

Памятника нет. Зато возводится жилье – новые кварталы и комплексы, вплотную приблизившиеся к шахтам, в которых, возможно, действительно до сих пор лежат чьи-то ребра и черепа…

… Таня присела на упавшее дерево, вынула из кармана куртки все ту же бутылку с водой. Выпить не спешила. Осторожно открутила крышку, поднесла горлышко к носу.

– Как? – спросил я.

– Застоявшееся болото. Лягушек не хватает. И еще меня тошнит. Боюсь блевануть. А ты?

– Я нормально. А ты не стесняйся.

Она стойко сражалась со спазмами в желудке, стараясь не упасть в грязь лицом передо мной, но проиграла. Соскочила с бревна, зашла за ствол самой толстой березы и прополоскалась. Я отошел на несколько шагов, не желая ее смущать. Стал осматриваться. Знание о том, что под ногами у меня, возможно, лежат еще останки, значительно изменяло мироощущение. Я не просто гулял по осеннему лесу, но стал на короткое время частью мировой гармонии. Да-да, гармония, на мой сугубо дилетантский взгляд, заключается еще и в том, что Вселенная позволяет человечеству корректировать свою популяцию, пусть и столь чудовищным способом.

Таня быстро пришла в себя. Смущенно глянула в мою сторону, вытерла губы тыльной стороной ладони. Я тоже смутился: у меня при себе, разумеется, не оказалось ни платка, ни салфетки, все осталось в машине.

Где-то вдалеке дятел выдал барабанную дробь, чуть ближе ветер проскрежетал стволами деревьев, солнце стыдливо показалось на минуту из-за облаков и снова исчезло.