Лувр делает Одесса - Елена Роговая Страница 25

– Зачем с крышкой ложился? – полюбопытствовал Хацкель.

– Потому что на ней папиной рукой были написаны мои имя и фамилия, Гриша Мендл.

– Бедный мальчик, – тяжело вздохнула Фрейда, утирая слезы платком.

– Бабушка, я сильно обижался на Господа и даже считал его жестоким. И на отца обижался за то, что умер. Получается, он вспоминал меня только три раза, когда ходил на почту отправлять мне гостинцы к праздникам. А Бог вообще обо мне забыл.

– Что ты, детка! Бог тебя всегда любил, присматривал за тобой, а иначе бы не направил нас в ателье Вульфсона шить платья.

– Я это потом понял, когда вы забрали меня. Бабушка Фрейда, я же без вашего разрешения определился к вам в родственники.

– Как это? – испугалась Белла.

– Когда шест у хупы держал. Раввин молился над Фимой и Мэри, а я подумал, что раз уж Бог сейчас смотрит на молодых, значит, и меня видит. Я взял и попросил его по-настоящему породнить меня с вами и еще, на всякий случай, с Блюменфельдами.

– Так вот, оказывается, почему все так быстро и беспрепятственно прошло в управе! – засмеялся Хацкель. – А вы, мама, себе приписываете заслугу.

– Твоя правда, сынок. Господь первый помощник сиротам. По детской молитве все устроилось. Белла, – обратилась она к снохе, – чего стоишь как неживая. Пора зажигать субботние свечи. Сегодня у нас будет особенный шаббат.

И благословил Бог день седьмой, а вместе с ним и семью Разумовских.

С этого дня Гришка перестал бояться и думать о том, что новые родители могут изменить принятое решение и отдать его обратно Вульфсону. После встречи субботы Гриня забрал от Фрейды свою подушку и спокойно ушел спать на Фимину кровать.

* * *

В доме молодых встреча субботы тоже прошла дай Бог каждому! Как и положено, накануне шаббата Фима сходил в синагогу и возвратился домой в приподнятом настроении. К приходу мужа Мэри приготовила несколько блюд, расставила красиво тарелки на белой льняной скатерти и зажгла свечи. От такого благолепия Фима слегка смутился, но, вспомнив, что он теперь женатый человек, тут же запретил себе подобную скромность. После вкусного ужина и выпитого вина он собрался с духом и трижды помолился у супружеской кровати о даровании ему сына. Как только Мэри произнесла «аминь», он с радостью юркнул к ней под теплое одеяло. Хоть Талмуд и не очень одобрял чувственные наслаждения и даже рекомендовал во время интимной близости думать о возвышенном, чтобы не родились бестолковые дети, молодые позволили себе немного страсти и даже поцелуев, тем более что о них то и дело напоминала Фрейда.

– Фимочка, – заботливо говорила она, – хоть я и набожный человек, но по секрету тебе скажу, воздержание для молодых не очень хорошо. Если молодой человек будет постоянно себя ограничивать, то вскоре от его мужских способностей ничего не останется, а заповедь «Плодитесь и размножайтесь» можно будет забыть. Угодно ли нашему Господу несоблюдение наказа?

– Наверное, нет, – смущенно ответил внук.

– Вот! Поэтому любись с Мэрькой сколько тебе заблагорассудится. Ты слушай и не смущайся! Бабушка жизнь прожила, плохого не посоветует. Семейное счастье только тогда полное, ежели оно обоюдное. Не настаивай на близости, когда у нее настроения не будет, а то обидится, замкнется, и для тебя только хуже будет. Наоборот, поддай немного безразличности и не выказывай большой страсти, шобы у нее интерес к тебе пробудился. Вот когда она тебя возжелает, считай себя самым счастливым мужем.

– Бабушка!

– Шо «бабушка»! Если родителям все равно, то мне от этого только переживание. Бабушка хочет внуку счастья и немного больше. Фимочка, дети могут и без любви родиться, но разве ж они будут благополучными? Люби свою Мэри нежно, относись к ней с уважением, и будет в семье благословение до самой смерти, а тебе хорошая жена. Все, пошла я в свой дом, а вы оставайтесь и делайте шо хочите, но дайте мне возможность хоть одним глазком увидеть правнука.

Весна. Что может быть прекраснее этого времени года! Наконец-то солнце вырвалось из плена хмурых туч. Уже ничто не сможет помешать ему блистать ослепительной красотой, тем более, что в ней давно нуждаются леса и луговые травы. Нежные подснежники водят хороводы на солнечных полянах, стелется ковром бархатная вереница, огоньки пылают между деревьями, на пригорках и берегах рек радует глаз ярко-синяя печеночница. Медуница, гусиный лук, мать-и-мачеха, сон-трава! Девственная красота и нежность весны завораживают уставший от зимы взор. Все цветет, пахнет и перемешивается ветром с молодой зеленью в необыкновенный по своей свежести коктейль. Хочется бесконечно наслаждаться ароматом весенних лугов, цветущих яблонь, черемухи, вишни. От красоты и совершенства кружится голова.

Птицы с радостью поддерживают изменения в природе веселым заливистым свистом. С первыми лучами солнца они начинают утренний концерт. Вот пеночка-весничка, величиной с детский кулачок, видом неприметна, а песенка ее мелодична и ласкова, как первый весенний дождь. Усядется на ветку кустарника и давай насвистывать «твит-твит» да «тьют-тьют». Неподалеку с солистом другой самец пристроится и поддерживает его звонким «фью-фыо-тью». Поют по очереди, не перебивают друг друга, наслаждаются чистотой собственного исполнения. Соловей, народный любимец, тоже не желает оставаться в стороне. Облюбует ветку черемухи, вытянется по стойке «смирно», прижав к тельцу крылышки, и начинает заливаться коленцами. Хвостиком дергает и всякий раз кланяется, кланяется, словно на сцене выступает. Немного погодя его изысканное пение заглушает дрозд. Примостится на конек крыши и выводит рулады, неторопливо, размеренно, повторяя каждую «арию» по два-три раза. В желании всех перекричать задерет голову вверх и голосит на всю округу «филип-филип», «пррриди-пррриди». Каждый звук настолько отчетлив и красив, что крепкий утренний сон пропадает после первой же трели.

Ранним утром взволнованная Мэри зашла в мастерскую и увидела облокотившегося на подоконник Фиму. Он с таким интересом и вниманием наблюдал за кем-то во дворе, что даже не заметил присутствия жены.

– Фима, ты уже встал или еще не ложился? Я тебя вчера ждала, ждала и ус…

– Тссс, – оборвал он жену на полуслове. – Иди тихонечко сюда и посмотри.

Мэри на цыпочках подошла к окну и замерла от изумления. На дорожке, ведущей к родительскому дому, сидел толстый холеный Мурчик и рассматривал малюсенькую рыжевато-серую мышку, случайно выскочившую навстречу хищнику из-под кучи дров. Кот смотрел на нее совершенно спокойно, без какого-либо охотничьего азарта и, более того, с подозрительной любовью к потенциальной жертве. Подняв тощий хвостик кверху, мышонок в полном оцепенении стоял перед жирным котярой, дрожал как осиновый лист и явно не радовался случайному знакомству. Крошечное существо было напряжено до последней клеточки мышиного организма и явно не знало, как спастись от неминуемой гибели. Неизвестно, чем бы закончилась эта встреча, если бы Мэри не засмеялась. Мурчик лениво повернул голову на звук, взглянул на семейную чету, но, вспомнив о душетрепещущей встрече, снова переключился на объект страсти. Шустрая мышка быстро смекнула, что жизнь принимает совсем другой оборот, а состояние безнадежности и бренности резко сменилось радостью бытия и, не будь дурой, дернула наутек от волосатого чудовища. Маленькие тонюсенькие лапки мелькали так быстро, что создавалось ощущение бреющего полета. Мурчик даже не дернулся в сторону мышки, а лишь помотрел ей вслед с такой любовью, на какую могут быть способны только коты, когда хозяева их нежно чешут за ухом.