Жить и сгореть в Калифорнии - Дон Уинслоу Страница 29

Неудивительно, что Ники так поспешил с претензией о выплате страховки.

Речь идет о больших деньгах.

Гектор Руис делает свой ловкий финт.

Вернее, завершает этот финт, потому что его новый старый фургон уже на въезде с Кателла на Пятьдесят седьмую в Анахайме. С ним новая фальшивая лицензия, новые пассажиры из числа мексиканцев-нелегалов, позади него Октавио, впереди — Мартин, и Дански маячит на свободной правой полосе.

Финт его ловок на удивление, так как провернуть всю подготовку и обеспечить наличие двух первых вещей за один день — не так-то легко, уж не говоря о том, что утомительно.

Но Гектор с женой переезжают в новую квартиру, а жена присмотрела новый спальный гарнитур, так что…

Ведь Гектор никогда не боялся работы.

Он смотрит на спидометр и сбавляет скорость до тридцати.

Видит, что Мартин шпорит свой «додж-кольт», въезжая на автостраду.

В момент, когда Дански бросает свою «камаро» на встречную полосу, Дански сигналит, Мартин жмет на тормоза, Гектор тоже тормозит, выворачивает руль вправо и слегка касается правого заднего бампера Мартина.

Хорошо-о, думает Гектор.

Глядит в зеркальце заднего вида, и тут настает черед Октавио.

Гектор моргает и вглядывается опять, потому что это не Октавио, а бензовоз, мчащийся на шестидесяти пяти в час, и водитель чуть ли не стоя жмет на тормоза, и слышно, как с шипением сжимаются эти тормоза тяжелого грузовика, но нет, ничего не выйдет у тебя, парень!

Представление начина… — думает Гектор за полсекунды до того, как бензовоз врезается в фургон и обе машины, вспыхнув, образуют огненный шар, взмывающий в небесную высь теплой калифорнийской ночи.

Программе «Свидетель новостей» пятого канала посчастливилось заснять кадры ужасной автокатастрофы с патрульного вертолета, что и было показано в одиннадцатичасовых новостях.

Зрелище захватывающее.

Синий костюм перегибается через спинку своего кресла и спрашивает:

— Из наших, что ли?

— Может быть, и из наших.

Но услышав, как Джимми Дански объясняет блондинке-репортерше: «Это было как удар молнии, и я просто чудом спасся», они уже не сомневаются, что «из наших».

Стоящая возле обломков репортерша лопочет что-то о «восьми погибших, по-моему мексиканцах».

Цветастая рубаха глядит на пылающий фургон и говорит:

— Фу-ты ну-ты, бобы пережаренные.

— Язык-то свой вонючий попридержи, — говорит ему Ники Вэйл.

Похороны выливаются в скандал.

Поначалу все пристойно.

Джек сидит в епископальной церкви Иисуса-на-Волнах, которая официально, конечно, зовется иначе, но местные привыкли называть ее так, потому что белокаменный и слегка изогнутый ее абрис смахивает на вздымающийся гребень волны, вот и выходит Иисус продвинутый, Иисус — чемпион, которому нипочем любой вал прибоя.

Доброго тебе сёрфинга.

И молись на волнах Иисусу.

Джек немного удивлен, что заупокойная служба происходит в христианской церкви, но потом он вспоминает: еврей один Ники, Памела же шикса, [17]что, возможно, тоже не слишком-то порадовало свекровь, когда сын сообщил ей о своем выборе.

Все идет как полагается. Церковь не то чтобы переполнена — ведь помещение большое, — но и пустой не кажется. Собравшиеся в основном местные богачи. Выглядят они хорошо — здоровые, цветущие, и сразу видно, какие усилия они прилагают, чтобы так выглядеть. Их фигуры наводят на мысль о бодибилдинге и тренажерных залах, а загар — о часах, проведенных на открытых кортах. И все-то они друг друга знают, думает Джек, глядя, как они здороваются, и ловя обрывки их приглушенных разговоров.

…бедная Памела, ужас какой…

…и потом начинать вращение…

…ручка графитовая…

…я потерял двенадцать фунтов…

…Ники совершенно разорен…

…седло под таким наклоном, что нагрузка на коленные суставы не слишком велика, и…

…по крайней мере, драки за опекунство не будет…

…кардиокикбоксинг…

Хорошо представлен и фонд «Спасите Стрэндс». Об этом говорят фирменные пуговицы его активистов на одежде многих собравшихся. Джек считает, что выставлять эти знаки напоказ на похоронах не слишком уместно.

Бывают ситуации, когда лучше не проявлять столь бурной активности.

Семья появляется из боковой двери, что возле алтаря, — Ники, матушка Валешин и дети. Все одеты в черное, цвет пожарища, думает Джек.

Ники выделяется особенной, другого слова не подберешь, элегантностью. Широкие плечи облегает шелковистый, с узкими лацканами пиджак, брюки тоже шелковистые. Белая рубашка с воротником-стойкой и черные замшевые ботинки. Как будто Ники пролистал странички спецвыпуска модного журнала «Современный стиль траура для молодых продвинутых вдовцов», а освоив эти странички, поспешил в бутик «Армани». Выражение лица у него мягкое и скорбное, но не слишком; кажется, всем своим видом он показывает: «Я в глубоком горе, но должен держаться ради детей». Джек вынужден признать, что выглядит он, черт возьми, просто сногсшибательно.

С десяток разведенок в толпе стараются вовсю, выражая что угодно, только не скорбь, и если, думает Джек, сразу же после кофе с пирогом Ники не залучат в койку, то он, Джек, ни черта не понимает во флирте и проиграет большое пари.

Детишки кажутся идеальными героями воскресного представления для детей — безукоризненно одетые, замечательно воспитанные, невыразимо печальные.

Священник милостиво гладит по головкам детей, после чего поднимается на кафедру. Выжидает, пока стихнут звуки органа, а потом обращает к пастве улыбчивое лицо.

Джеку кажется, что он видел его по телику. Во всяком случае, прическа у него как у выступающего по телику — серебристо-седые волосы зачесаны назад, но не так, как у какого-нибудь набриолиненного и хлыщеватого работяги, такая прическа у Хосе Эберта обойдется баксов в семьдесят пять. И очки у этого священника с телеэкрана как у летчика-аса, а черная с лиловой каймой и белой полоской воротничка сутана имеет удивительное сходство с нарядом Ники и его воротником-стойкой.

Но вот священник перестает улыбаться и говорит:

— Мы собрались здесь во славу жизни…

И начинается обычное в таких случаях: дескать, Господь всемогущ, парень что надо, и нет для него невозможного, и тем не менее возлюбленные наши то и дело умирают, объяснить это противоречие нам не дано, и потому давайте говорить не о смерти, а о жизни, и разве не чудесную жизнь прожила Памела — с любящим мужем и двумя очаровательными детьми, и разве не была она чудесной женой и матерью, и жизнь прекрасна, а Памела сейчас воссоединилась с дружком моим Господом в месте злачном, с каким даже и нашему округу не сравниться; а прах ее мы развеем над океаном, который она так любила, возле любимого ею побережья, и каждый раз при взгляде на океан мы будем вспоминать о Памеле, а Иисус любит Памелу, как и Господь ее любит, и Господь наш любит всех вас, как и Иисус всех вас любит, и все мы должны любить друг друга, потому что никогда не знаешь, когда Господь подбросит тебе под ноги банановую кожуру и одним махом, как это произошло и тут, прихлопнет вас, — последние слова, конечно, не были сказаны священником, но буквально так его понял Джек, так он подумал.