Банкир - Дик Фрэнсис Страница 3

— Гордон говорит, что люди с белыми лицами сидят по всей комнате и не хотят уходить. Ужас какой-то, ей-богу. Меня это просто бесит. Просто завыть хочется.

Мы с председателем растерянно переглянулись.

— Разве я вам не говорила? — спросила она, увидев наши лица. — Ах, нет, конечно же, нет. Гордон терпеть не может, когда говорят о его болезни.

Понимаете, она нестрашная. Ну, не настолько страшная, чтобы бросать работу и вообще...

— Э... — сказал председатель. — Что за болезнь?

— Да, пожалуй, вам-то я должна сказать, раз уж так вышло. Убить мало этого доктора, ей-богу. — Она глубоко вздохнула. — У Гордона болезнь Паркинсона в легкой форме. Левая рука иногда немного дрожит. Я и не ожидала, что вы заметите. Он старался, чтоб люди этого не видели.

Мы дружно покачали головами.

— Наш всегдашний доктор оставил практику, а этот новый, он из тех жутко самоуверенных типов, которые все лучше всех знают. Он отобрал у Гордона старые таблетки, а они, насколько я видела, хорошо помогали, и прописал ему какие-то новые. Как раз позавчера. И вот я ему звоню сейчас в совершенной панике и думаю, что Гордон вот-вот впадет в буйство или что-нибудь еще натворит и я обречена буду остаток жизни таскать его по лечебницам для душевнобольных, а этот врач с легким сердцем заявляет, чтобы я не беспокоилась, это новое средство часто вызывает галлюцинации, и дело только в том, чтобы подобрать правильную дозу. Говорю вам, не будь он на другом конце провода, я бы его придушила.

Однако и Генри Шиптон, и я почувствовали заметное облегчение.

— Вы хотите сказать, — спросил председатель, — что это... это пройдет?

Она кивнула.

— Этот чертов доктор сказал, чтобы Гордон перестал принимать таблетки, и тогда он через тридцать шесть часов полностью придет в себя. Вы только послушайте! И после этого нужно принимать их опять, но только половинную дозу, а там, мол, посмотрим, что будет. А потом говорит этак снисходительно: мол, если мы будем волноваться — можно подумать, нам не из-за чего волноваться! — так пусть Гордон через пару дней прогуляется до его приемной и они это обсудят. А вообще, мол, Гордон к завтрашнему вечеру будет в полном порядке, так что нам и думать об этом не надо.

Она и сама мелко дрожала, как будто от гнева, но, скорее всего, ее просто отпустило напряжение, потому что она внезапно всхлипнула раз и другой, и сказала «о боже», и сердито вытерла глаза.

— Я так испугалась, когда вы мне сказали, — проговорила она, точно извиняясь. — А когда дозвонилась до приемной, наткнулась там на эту чертову непробиваемую секретаршу и минут десять еще уговаривала ее, чтобы она позволила мне поговорить с доктором.

Выдержав короткую сочувственную паузу, председатель, как всегда добираясь до сути вещей, спросил:

— Доктор сказал, сколько времени займет подбор правильной дозы?

Она расстроенно взглянула на него.

— Он сказал, что Гордон слишком резко отреагировал на обычную дозу и понадобится недель шесть, чтобы окончательно выяснить, сколько ему нужно.

Но если мы продержимся, то эти таблетки лучше других ему подойдут, и надолго.

Генри Шиптон задумчиво вел машину назад в Сити.

— Полагаю, — проговорил он, — нам следует сказать в офисе, что Гордон почувствовал начинающийся грипп и принял какие-то таблетки, вызвавшие галлюцинации. Мы просто скажем, что он представлял себя на уик-энде и ему захотелось поплескаться в бассейне. Это подойдет?

— Конечно, — покладисто сказал я. — В наши дни галлюциногены чрезвычайно распространены.

— Да.

— Само собой, Тим, не стоит упоминать о белолицых клоунах.

— Не стоит, — согласился я. — И о болезни Паркинсона, если Гордон того не желает.

— Я ничего не скажу, — заверил я.

Председатель хмыкнул и погрузился в молчание. Наверное, его мысли, как и мои, крутились вокруг избитой темы: побочное действие лекарства порой бывает неприятнее болезни. До банка оставалось около мили, и тут Генри Шиптон заговорил опять.

— Вы ведь года два уже работаете вместе с Гордоном, не так ли?

— Почти три, — пробормотал я, согласно кивнув.

— И пользуетесь его доверием? Сможете удержать крепость до его возвращения?

Было бы нечестно отрицать, что такая мысль не пришла мне в голову уже в четверть одиннадцатого утра. Так что я согласился без особого волнения, скорее с облегчением.

В «Эктрине» не было жесткой иерархии. Принятое здесь определение ранга — «пользоваться доверием такого-то и такого-то» — на здешнем жаргоне означало всего лишь, что кто-то в случае чего может принять на себя более серьезную ответственность; но я в отличие от прочих тридцатидвухлетних служащих находился в весьма неблагоприятном положении из-за собственного имени. Совет директоров, боясь обвинений в семейственности, чинил мне препятствия на каждом шагу.

— Благодарю вас, — сдержанно сказал я.

На лице Генри Шиптона мелькнула тень улыбки.

— Обращайтесь, — предложил он, — если понадобится помощь.

Я кивнул. Он не собирался унижать меня этими словами. В «Эктрине» помогали всем и всегда. Генри Шиптон считал, что общение между сотрудниками и между отделами в целом является непременным условием успешной работы. Именно Генри Шиптон сломал перегородки между комнатушками-конторами, отчего образовались большие свободные помещения. В комнате, где он самолично восседал за весьма роскошным столом, стояло еще восемь штук. С одного фланга к нему примыкал стол вице-председателя, а с другого — главы отдела ценных бумаг. Ряд столов напротив занимали директора других отделов, и все они без труда могли переговариваться друг с другом.

Как и во всех торговых банках, бизнес «Эктрина» весьма и весьма отличался от того, которым занимаются клиринговые банки на Хай-стрит. В «Эктрине» никто и в глаза не видел денег. Здесь не было ни кассиров, ни клерков, ни счетов, ни платежей, ни изъятий, и едва ли нашлась бы хоть одна чековая книжка.

Здесь было три главных департамента, каждый из которых выполнял самостоятельные функции и занимал отдельный этаж. Отдел ценных бумаг имел дело с крупными клиентами, объединениями предприятий, контрольными пакетами и выпуском дополнительных акций. Отдел банковских операций, где работали мы с Гордоном, ссужал деньги предприятиям и отраслям промышленности. Управление капиталовложений, самый старый и большой отдел, специализировался на том, чтобы как можно выгоднее поместить огромные инвестиционные фонды благотворительных компаний, пенсий, трестов и профсоюзов.

Было еще несколько меньших отделов: административный, который выполнял всю бумажную работу; имущественный, который покупал, продавал, расширял и арендовал; исследовательский, который совал нос во все дырки; быстро растущий отдел внешних вложений, а также служба Международного обмена, где около десятка молодых фанатиков-колдунов покупали и продавали мировую валюту, каждую минуту рискуя миллионами ради того, чтобы выгадать десятую долю процента, и к сорока годам выжигали себя дотла.