Американский детектив - 4 - Джон Гоуди Страница 3

Он уперся, чтобы стоять поустойчивее (хотя ему нравилось само движение и свое умение к нему приспосабливаться, как делают моряки на качающейся палубе) и сосредоточил внимание на мужчине, сидевшем лицом к кабине. Удивляли его габариты, собственно, ширина — он был не слишком рослым — и седина. Мужчина был прилично одет, на нем был темно-синий плащ и новая шляпа, ботинки тщательно начищены, так что он явно не посыльный, несмотря на стоявшую у него между ног большую коробку для цветов. Значит, он сам купил кому-то цветы и хочет лично их доставить. По его простому грубому лицу трудно было представить, что такой человек может покупать цветы. Но нельзя судить о книге по обложке, это и делает жизнь интересной. Он мог быть кем угодно — преподавателем колледжа, поэтом...

Поезд начал тормозить, пол ушел из-под ног. Бад перестал ломать над этим голову и вошел в кабину.

— Станция Гранд Централь. Пересадка на экспресс. Гранд Централь...

Райдер

Много лет назад Райдер разработал несколько теорий насчет страха; если быть точным, то две. Первая заключалась в том, что с ним следует обращаться так, как делает хороший игрок в крикет у ворот с низко идущим мячом; он не ждет, когда тот подлетит к нему, а идет навстречу, чтобы форсировать ситуацию. Райдер справлялся со страхом, глядя ему прямо в лицо. Вот и вместо того, чтобы глядеть по сторонам, он смотрел прямо на полицейского. Полицейский ощутил его испытующий взгляд и повернулся к нему, но тут же поспешно отвел глаза. После этого, как-то неловко выпрямившись, он смотрел уже только перед собой, Лицо его слегка порозовело, Райдер заметил, что он слегка вспотел.

Вторая теория Райдера состояла в том — и полицейский очень удачно её иллюстрировал — что в трудных ситуациях люди переживают стресс, потому что сами этого хотят. Они требуют сострадания к своей беспомощности, как собака опрокидывается на спину перед злым и более сильным псом. Они выставляют свои слабости на всеобщее обозрение, вместо того, чтобы с ними справиться. Райдер был убежден, что когда человек готов непроизвольно обмочить штаны, он просто демонстрирует свой страх в такой степени, как ему хочется, или как он позволяет показать.

Теории Райдера вытекали из очень простой философии, которая управляла его жизнью, и о которой говорил он крайне редко. Даже под давлением друзей. Особенно под давлением, дружеским или любым иным. Он вспомнил разговор с врачом в Конго. С окровавленной ногой он доковылял до полевого медпункта, чтобы вынуть пулю, угодившую в бедро. Врач оказался хрупким и забавным индусом; одним взмахом хирургических щипцов он извлек из тела круглый кусочек металла, попавший туда на излете. Этого человека интересовала не форма, а сущность, у него были свои принципы, что никак не объясняло, почему он участвует в бессмысленной локальной африканской войне между двумя беспорядочными ордами ниггеров с безумными глазами.

Если не говорить о деньгах.

Не говорить? Но это вполне веская причина.

Врач подержал окровавленный кусочек металла, осмотрел его, прежде чем бросить в таз, потом склонил голову на бок и спросил:

— Это вас называют "капитан Стальной осел"?

На погонах у него были звезды майора; правда вряд ли звание много значило в этой странной армии, если не считать того, что говорило о размере жалования. Врач получал на пару сотен больше него.

— Простите, — перебил Райдер. — Вы посмотрели на осколок. Он железный?

— Не злитесь, — врач соорудил повязку вокруг раны, потом заменил её на меньшую. — Это простое любопытство. Вы здесь заработали известную репутацию.

— Чем же?

— Бесстрашием. — Он пристроил повязку на место, ловко орудуя изящными коричневыми пальцами. — Или безрассудством. На этот счет есть разные мнения.

Райдер пожал плечами. В углу медицинской палатки полуобнаженный чернокожий солдат, скорчившийся на носилках, стонал негромко, но непрерывно. Врач посмотрел на него тяжелым взглядом, и тот замолчал.

— Мне интересно было бы услышать ваше собственное мнение на этот счет, — сказал врач.

Райдер снова пожал плечами, глядя, как коричневые пальцы накладывают на повязку пластырь. Подождем, когда пластырь будет отрываться вместе с волосами. Это будет тест на храбрость.

Врач остановился, поднял глаза и ухмыльнулся.

— Майор, вам наверняка довелось повидать куда больше, чем мне. Я полагаюсь на ваш опыт.

Врач доверительно заметил:

— Нет такого качества — бесстрашие. Безрассудство — да. Бесшабашность. Некоторые так и рвутся умереть.

— Вы имеет в виду меня?

— Я не могу сказать точно, вас не зная. Все, что я знаю — это только слухи. Теперь можете надеть штаны.

Райдер посмотрел на кровавое пятно на брюках, прежде чем надеть их.

— Очень жаль, — вздохнул он, — Я рассчитывал услышать ваше мнение.

— Я не психиатр, — виновато оправдывался врач. — Мне просто было любопытно.

— Но не мне. — Райдер поднял свой стальной шлем, наследство вермахта, оставшееся после второй мировой, и надел его, прочно нахлобучив так, что короткий козырек закрыл глаза. — Я совершенно не любопытен.

Майор покраснел, но потом решительно улыбнулся.

— Ладно, думаю, я понимаю, почему вас называют "капитан Стальной Осел". Берегите себя.

Разглядывая расстроенное лицо транспортного полицейского, Райдер подумал: я мог бы ответить тому врачу-индийцу, но он бы меня наверняка не понял и подумал, что я говорю о реинкарнации. Мы либо живем, либо умираем, майор, вот вся моя простая философия. Либо мы живем, либо умираем. Этого не бесстрашие и не безрассудство. Это не означает, что люди стремятся к смерти или не видят ничего таинственного в смерти и не ощущают её как потерю. Это просто ликвидирует большинство жизненных проблем, просто сводит главную неопределенность жизни к простой формуле. Никакого мучительного самокопания, просто четкая глубина слов "да" или "нет". Либо мы живем, либо умираем.

Поезд прибыл на станцию. Возле полицейского, точно под табличкой с номером 8, один из жаждущих попасть на поезд так сильно наклонился вперед, что казалось, сейчас упадет. Райдер напрягся и шагнул к нему, чтобы оттащить, подумав при этом: — Нет, не сегодня, не сейчас.

Но мужчина в самый последний миг шагнул назад, взмахнув руками в запоздалом приступе испуга. Поезд остановился и двери открылись.

Полицейский шагнул внутрь.

Райдер посмотрел на машиниста. Тот сидел на металлическом стуле, облокотившись на полуоткрытое окно. Он был темнокожим... Нет, — подумал Райдер, наверно неправильно назвать его темнокожим, это слово носит скорее политический оттенок; на самом же деле он был просто смуглым. Машинист равнодушно зевнул, прикрыв рот рукой, без всякого интереса выглянул из своего окна, потом посмотрел на пульт управления, на котором, как и у кондуктора, загорались лампочки, когда двери закрывались и запирались.