Виновный - Лайза Баллантайн Страница 31

— Ты говоришь о маме?

— Да, если она надевает этот свитер, это значит, что у нее на шее синяки.

Мальчик по-прежнему смотрел на адвоката через рамку из пальцев.

— Синяки? — переспросил Дэниел.

Тогда Себастьян положил руки себе на горло и принялся сжимать его, пока у него не покраснело лицо.

— Себ, прекрати.

Дэниел мягко потянул мальчика за локоть.

Себастьян с хохотом откинулся к стене и спросил:

— Испугались?

Он улыбнулся так широко, что Дэниел увидел у него во рту брешь на месте выпавшего молочного зуба.

— Я не хочу, чтобы ты себе навредил, — сказал Дэниел.

— Нет, я просто решил вам показать.

Мальчик вернулся за стол. Вид у него был уставший и задумчивый.

— Иногда, — сказал Себ, — когда она его раздражает, он сжимает ей горло. От этого можно умереть, вы знаете? Если сжать слишком сильно.

— Ты говоришь про маму и папу?

Послышался лязг отпираемого замка. Себастьян перегнулся через стол, прикрыл рот рукой и прошептал:

— Если вы оттянете воротник ее свитера, то увидите сами.

Шарлотта принесла сэндвичи, и, пока она распаковывала еду и напитки, Дэниел поймал себя на том, что рассматривает ее пристальнее, чем обычно. Он посмотрел на Себастьяна, который выбирал сэндвич, и вспомнил его слова: «Лучше, когда я дома». Дэниела вдруг снова охватило сочувствие к мальчику. Он помнил собственную мать и мужские лапищи на ее горле. Он помнил, в каком был отчаянии, когда его оторвали от нее и он не мог ее защитить. Это толкало его на ужасные поступки.

Рано утром Дэниел пошел в курятник.

Ударили первые осенние заморозки, и пальцы у него сводило от холода. Он сонно вдохнул запах помета — охлажденный морозом, но согретый перьями и соломой. Минни спала. Когда он спускался по лестнице, до него донесся ее храп, заглушавший звук будильника. В гостиной на пианино валялся опрокинутый стакан. Его содержимое засохло на дереве белым пятном, как большой волдырь.

Она спала как бревно, а он был на улице, аккуратно выполняя свою работу. Его охватило странное чувство — обездоленности, одиночества, жестокости. Он был словно сокол, которого однажды увидел по дороге в школу: устроившись на столбе, тот сосредоточенно рвал на части мышь-полевку.

Дэниел не знал, где его мать. Ему казалось, что ее у него украли.

Он взял теплое коричневое яйцо и уже почти собирался положить его в картонный поднос, который Минни, как обычно, оставила для него на кухонном столе. Ладонью Дэниел чувствовал твердость скорлупы. Ладонь знала, что яйцо беззащитно, что внутри прячется желток — замерший в развитии цыпленок.

Не желая ничего плохого, а только для того, чтобы почувствовать острые края раздавленной скорлупы и растекающийся белок, Дэниел надавил на яйцо, и оно лопнуло. Желток потек по его пальцам, будто кровь.

Внезапно в затылке и пояснице полыхнул жар. Одно за другим Дэниел брал яйца и давил их. С кончиков пальцев закапали на солому прозрачные следы его маленького преступления.

Словно протестуя, куры гневно закудахтали и бросились врассыпную. Дэниел пнул одну из них, но она взлетела перед его лицом, бешено хлопая рыжими крыльями. С пальцами, липкими от яиц, Дэниел бросился к курице, придавил ее к земле и улыбнулся, видя, как она забилась под его весом. Присев на колени, он наблюдал, как птица клохтала и спотыкалась, нарезая круги и волоча сломанное крыло. Ее клюв страдальчески открывался и закрывался.

Дэниел подождал секунду, тяжело дыша. Вдруг от пронзительного куриного крика волоски у него на руках встали дыбом. Медленно и методично, как он обычно сворачивал носки, Дэниел попытался оторвать у курицы крыло. В конце концов распахнутый клюв с исступленно высунутым языком привели его в полное смятение, и он сломал ей шею. Навалился на курицу и потянул за голову, отрывая от тела.

Жертва затихла, глаза-бусинки налились кровью.

Выходя из загона, Дэниел споткнулся. Он упал на локти и коснулся лицом руки, испачканной в куриной крови. Поднявшись, он зашагал в дом с окровавленной щекой и налипшими на кроссовки и ладони перьями убитой птицы.

Когда он вошел в дом, Минни уже проснулась и наполняла чайник. Она стояла к нему спиной, грязный халат свисал до лодыжек. Работало радио, и она напевала в такт звучавшей песенке. Первой мыслью Дэниела было промчаться вверх по лестнице в ванную, но его будто пригвоздило к полу. Ему хотелось, чтобы она повернулась и увидела его замаранным в собственной жестокости.

— Что случилось? — спросила Минни с улыбкой, обернувшись к нему.

Может быть, его выдало перо, приставшее к кроссовке, или размазанный по щеке яркий желток вперемешку с куриной кровью. Минни поджала губы и бросилась мимо него во двор. Через заднюю дверь он видел, как она стояла у входа в сарай, прикрыв рот рукой.

Она вернулась в дом, и Дэниел впился глазами в ее лицо, ища там гнев, ужас, разочарование. И не удостоился даже взгляда. Прогромыхав вверх по лестнице, через минуту она уже громыхала обратно, в серой юбке, мужских ботинках и старой футболке, которую обычно надевала, когда делала уборку. Дэниел стоял у подножия лестницы, и на его пальцах засыхали разбитые яйца и кровь, отчего кожу сушило и стягивало. Он стоял у нее на пути, ожидая наказания, желая, чтобы его наказали.

Спустившись, она впервые за это время посмотрела на него:

— Приведи себя в порядок, — и резко прошла мимо, во двор.

Из окна ванной он видел, как Минни собирает разбитую скорлупу и грязную солому. Он оттер руки и лицо и принялся наблюдать за ее работой. Перо, прилипшее к кроссовке, он снял и, зажав его между пальцами, продолжил смотреть в окно. А потом отпустил перо на ветер — оно задрожало, но уверенно последовало за воздушным потоком. Дэниел увидел, что Минни возвращается в дом. Она несла мертвую курицу за ноги. Куриная шея моталась из стороны в сторону в такт ее шагам.

Пока Минни сновала по первому этажу, он отсиживался наверху, сначала под покрывалом, потом в шкафу. Жар и энергия, кипевшие в нем утром, погасли, и у него заурчало в животе. Ему было холодно, и он вытянул подлиннее рукава. Потом вылез из шкафа и принялся рассматривать себя в зеркале, которое разбил неделю назад.

«Подлый выродок», — снова вспомнилось ему.

Дэниел посмотрел на свое мозаичное отражение. Сильнее застучало сердце. Он постоял у спуска с лестницы, затем сел на ступеньку, прислушиваясь к звукам из кухни. Блиц взобрался наверх и уставился на него, часто дыша. Дэниел поднял руку, чтобы погладить бархатные собачьи уши. Блиц разрешил это проделать, но через минуту повернулся и сбежал обратно. Дэниел постепенно передвинулся ниже — на среднюю ступеньку, а потом и на нижнюю — и встал там, ухватившись за стойку перил. Ему понадобилось десять минут, чтобы собраться с мужеством и дойти до двери в кухню.