Паутина судьбы - Валентин Пушкин Страница 35

Кроме того, синьор Владимиро в своем послании хвалил стихи Морхинина за их стройность и разнообразие тем (Валерьян иногда посылал итальянцу распечатки своих стихов). Бертаджини выбрал одно, особенно ему приглянувшееся, сам перевел его и опубликовал среди стихов местных поэтов. А приглянулся ему «Морозный день» (Una giornata fredissima). Разглядывая страницу из итальянской газеты, присланную в письме Бертаджини, Морхинин думал: «Ну, вот перевели мой стишок; свершится чудо, если переведут и напечатают «Проперция»…

И Зименкова, и Лямченко дважды вызывали к следователям, потом отстали. Как заводная кукла, пять раз повторял Морхинин одну и ту же версию убийства Аллы Угловой и вообще то немногое, что он помнил при чтении дерзких своих стихов. Ему грозили условным сроком на полгода, а он разводил руками и сетовал: его, мол, обманули бессовестно, убедили, что он живет в демократической стране, где за стихи, пусть «хулиганские», сажать не имеют права. Прокурору, мужчине с виду грозному, Валерьян доложил свое мнение: при Союзе было ясно, чего допускается, чего не допускается. А сейчас ничего не понять, да еще в пьяном виде. Прокурор сначала злился, потом ржал и удивлялся, откуда такие дураки на свете берутся.

Наконец следователь осторожно выпытывал: кого он считает заказчиком и исполнителем своего избиения? Валерьян Александрович прижимал руку к сердцу и клялся, что бывал иногда пьян в течение своей многогрешной жизни, но такой степени свинства, которой он достиг, напившись на знаменитом vip-концерте, еще не было. Поэтому даже отвлеченно рассуждать, кто послал костоломов, он не может.

Ну, делали вид, что сердятся. Головой качали: романы, мол, пишите, стихи сочиняете – как не стыдно! Ох уж эти писатели! Смеяться-то смеялись, однако отстали с большим трудом. Все закидывали: не пойдет ли он куда жаловаться? Морхинин не пошел.

Он разыскал по справочнику номер телефона и позвонил в издательство, где издавали альбомы с репродукциями картин и скульптур минувших и современных гениев. Спросил, работает ли директором издательства господин Углов. Избалованный женский голосок сообщил, что хотя директор был долгое время отвлечен серьезными проблемами, но сейчас у себя в кабинете. Проводит совещание. Морхинин самым бархатистым тембром своего баритонального баса умолил секретаршу соединить его с директором, когда это станет осуществимо.

Спустя час раздался мрачновато-мужественный директорский зык: кто звонит и по какой надобности? Морхинин сообщил о своем былом сотрудничестве с трагически погибшей Аллой Константиновной и просил сообщить о месте захоронения.

– Навестить могилу хотите, цветочки положить? – почему-то насмешливо спросил директор. – Вы кто – писатель, художник? Или близкий знакомый?

– Вообще-то я поэт, – неожиданно для себя сообщил Морхинин.

– Вот и говорят: на том бардаке все безобразие началось с какого-то чокнутого поэта. Ирка Крицкая стреляла в того, кто поэта дубасил, а попала в Аллу. Вы не тот ли поэт?

– Нет… Просто Алла Константиновна когда-то издавала мою книгу. Когда я узнал, то счел своим долгом…

– Ладно, черт с ним со всем, – прервал Морхинина директорский зык.

Было сказано, где похоронена Алла Константиновна. Оказалось, на Ваганьковском кладбище, недалеко от церкви, рядом со своими дедушками и бабушками. Алла происходила из знатной семьи.

Морхинин поблагодарил и принес самые искренние соболезнования. Там швырнули трубку.

– Эх, – сказал вслух Морхинин, – бедная кустодиевская Венера… Что за распроклятая у меня судьба!

Он вспомнил, как Алла Константиновна, выйдя из ванной комнаты в одной накинутой простыне, повернулась к нему уже без нее… Вспомнил страстно и ярко… Морхинин был все-таки человек своеобразный. На кладбище он не поехал, но трагикомическое свидание долго лелеял в воображении.

Работа над новым романом была совсем другой, нежели над древностями «Проперция» или экзотическими приключениями «Плано Карпини».

Фабула его была приближена к собственной судьбе автора. Морхинин использовал в некоторых случаях картины из своей утомительной жизни оперного хориста, а также общую обстановку того, уже отдаленного, времени. Он показал мир пошлый и трагический, иногда наполненный счастливейшими переживаниями, иногда безутешными слезами одиночества и отчаяния. И горечь, разъедающая душу, и грубое давление «сильных мира сего», и угасание надежд молодости. Несмотря на не вполне объяснимую или банально нелепую смерть основных героев, на страницах романа нашли место и сатирические, и просто смешные, сохраненные памятью зарисовки.

Об успехе и, что вероятнее, безуспешности этой своей работы Морхинин старался не задумываться. Первые два его романа все-таки давали надежду в отношении будущего внимания издателей. А вот арии, хоры и вокальные проблемы могли вызвать сомнение маркетологов. Но пока он писал, зная, как трудно будут воспринимать его «Шестую кулису».

Тем временем Тася узнавала у знакомых, нельзя ли недорого, а может быть, и бесплатно приобрести подержанный электронный агрегат, без участия которого продолжать работу писатель уже не мог. Наступал XXI век. Он требовал не только литературного дарования, усидчивости, воловьего терпения, он требовал приспособления к компьютерной технике. Тася знала: в этом отношении Морхинин человек ущербный. Пока это была ее задача.

Верную электрическую машинку Валерьян отнес на помойку. А Тася, читая специальные брошюры, консультируясь с соседями (на счастье, это были научные сотрудники), начала преодолевать новое испытание судьбы. Были приобретены компьютер, клавиатура и новенький монитор. Кто-то даже подарил принтер. И милая сожительница Морхинина ради его блажи, с возникновения которой и началось это повествование, усердно трудилась над его освоением. А Морхинин продолжал архаическое сражение с сопротивлением языкового материала, держа в троеперстии ручку и шелестя листами бумаги.

Когда «Шестая кулиса» была перепечатана на принтере и заключена в дореформенную голубенькую папку с завязочками, Морхинин принялся искать телефоны изданий. К компьютеру они с Тасей по этому поводу еще не обращались. Разыскивая телефоны по справочнику, выпущенному Союзом писателей, или на последних страницах новой книжной продукции, он сидел дома и терзал телефон. Наконец, поговорил с женщиной-редактором какого-то «Агентства имени Бабашкиных», та осторожно предложила подъехать, привезти роман.

Листья уже опадали, несколько раз сыпал снежок. На душе копилось тревожное стеснение.

Найдя дом и нужный подъезд, спросил Надежду Сергеевну. Вышла бедно одетая, в русской вязаной шали пожилая женщина. Очень подошло бы ей какое-нибудь вязание спицами. Она уютно устроилась в старом кресле.

Какая все-таки простота существовала совсем недавно! Никаких тебе синопсисов и отрывков по электронной почте. Видишь редактора, он – тебя. Вы разговариваете, глаза в глаза, и узнаешь человека – иногда усталого, заранее раздраженного, иногда внимательного и заинтересованного, равнодушного или решительного, как энергичный Панфилов, сразу взявший «Проперция» на переиздание.