Культя - Нил Гриффитс Страница 37

— Это такой, жутко тощий, и голова плоская?

— Он самый, ага. Его…

— Я ему велик толкнул.

— А?

— Этому Плоскому, я ему толкнул велик. За полтинник, горный велик, типа. Это был моего дядьки велик, но дядька решил продать, потому как у него прямая кишка выпала, и вот он отдал велик мне, а я его толкнул.

— За полтинник?

— Угу.

— Неплохо.

— Да я знаю. А мне почти ничё не досталось.

— Короче, у Плоского есть младший брат, лет шестнадцать ему, работает велокурьером. И вот две недели назад его вызвали…

— Небось, на том самом велике. Потому что у него…

— Слушай, заткнись уже и дай рассказать, ага? Ёптыть, Алистер, ты все равно как таракан в ухе. Зудишь и зудишь. Заткнись и дай рассказать чё я хочу, поэл? Вдруг да поймешь чё-нить.

Алистер пожимает плечами, шмыгает носом и затыкается. Даррен глядит на него три долгих секунды, потом опять устремляет взгляд на дорогу и продолжает:

— Младший брат Плоского. Велокурьер, на велосипеде, который, может, был твоего дядьки, пока у того очко не вывалилось, и тогда он отдал велик тебе, а ты его толкнул. Попустило?

Алистер ухмыляется и кивает.

— Угу.

— Отлично. Так вот, его вызвали куда-то на Парли, на границе сомалийского района, знаешь, где это? И вот он туда приехал, постучал в дверь, выходит какой-то ямаец трех метров ростом, дает ему железную коробку, типа, жутко холодную, замороженную, типа она в морозилке лежала, бля, и пачку башлей с кулак величиной. И ни слова не говорит, типа, тока сует ему коробку и бабло и клочок бумажки с адресом, где-то в районе Док-роуд возле Дингла. Ну, братец Плоского бабки в карман, коробку типа себе в сумку и поехал.

Даррен выковыривает что-то из зубов и щелчком сбрасывает на пол.

— Короче, он полдороги к Док-роуд уже проехал, и слышит, чё-то брякает. У него в сумке, типа, стучит, громко так. И вот он остановил велик, слез, смотрит в сумку. Коробка раскрылась. И вот он глядит внутрь. Я че хочу сказать, кто угодно заглянул бы, нет?

— Ну да, да.

— И чё он видит?

— Без понятия.

— Две руки, бля. Отрезанные, типа. И печатки на них и все такое. Он сказал, что на одной руке была татуировка, ласточка, и пять или шесть золотых гаек на обеих, бля.

Даррен снимает одну руку с руля, чтобы продемонстрировать собственные кольца.

— В бога душу мать. Чё, правда?

Даррен твердо кивает.

— Не вру, братан, ей-бо. Пара рук, бля.

— Ёбть. — Алистер мотает головой, глаза у него круглые. — А братан Плоского, он тада чё?

— А ты думаешь, чё, бля? Доставил эту ебаную коробку. Приехал по тому адресу, бля, отдал другому здоровенному ямайцу, а он типа заглянул туда и такой: «Дело сделано». И больше ничё — таким, знаешь, басом, как у них всегда бывает? ДЕЛО СДЕЛАНО. Дал парню еще бабла и захлопнул дверь, бля.

— В бога душу мать.

— Бля буду, братан. Я его сам видел, братишку Плоского, через два или три дня, в «Дротике». Он, похоже, за двое суток так и не оклемался. Белый как мел, как будто привидение увидал.

— Неудивительно, бля. Бедный парень. А слушай, вот чё: они были белые или черные?

— Чё?

— Да руки те. Их отрезали у черного парня или у белого?

— Нинаю. Какая разница?

— Наверно, никакой. Руки есть руки, ага?

— Угу. А я те вот чё скажу: чтоб вести дела, лучше и не придумаешь. Безжалостно, типа, вот как надо. Никаких соплей, бля. Если б Томми, мать его, больше думал о деле, типа, мы б щас не тащились черти куда, чтоб там заниматься черти чем, скажешь, нет?

Алистер глядит на поля, что распростерли свою тусклую зелень по обе стороны в сером свете, до дальних склонов, на которых уже завиднелись пятнышки домов, окраины городских угодий, случайные перелески. Высокая мачта телевещания, словно тонкий шпиль королевского дворца, и на высоком дальнем холме — колонна, видно, памятник какой-нибудь прошедшей войне. Алистер говорит:

— Уж недалеко. Почти приехали. Несколько минут, и мы там.

— Ну и слава коню. Разберемся с этой еботней и домой поедем.

Алистер улыбается.

— Знаешь чё; этот мужик, которому руки отрезали. Вот ему уж точно понадобится литературный негр, а?

— Ага. — Даррен смеется. — Точно.

— Ты как думаешь, он помер?

— Господи, конечно. От потери крови, типа, и шока. Он будет дохлый номер, как вот эта блядская овца!

На обочине стоит одинокая овца, и Даррен внезапно бросает машину на нее, овца спасается в живую изгородь, машина лишь на несколько дюймов разминулась с ее окороками.

— Не попал, бля.

— Ну и ладно, Дар. А то помял бы Томмину машину.

— А черт, и верно. Я об этом даж не подумал. Это уж точно был бы здец, правда?

— Угу. Пришлось бы уйти в бега, прятаться тут в этих долбаных горах, типа.

— Не-а. Он бы нас нашел. Я думаю, он этот район знает, он рассказывал, что парочку могил тут спроворил. Сволочь.

— Кто? Томми?

— Угу. Сволочь. Могилы, щас прям: прикинь, этот жирдяй Томми, чтоб лазил по этим горам, и в тачке у него труп и лопата? Да никада в жизни. Он пыхтит, даже када по лестнице поднимается. Я сам видал.

— Да, но ты ж его знаешь — он просто кого-нить еще заставит. Каких-нить шестерок типа Джеза Салли и этих его придурошных дружков, бля, сделать за него грязную работу. Всегда действует чужими руками, а?

— Открыл Америку. Мы с тобой чё щас делаем, по-твоему?

— Ну да. И он тех, кого собирался замочить, заставлял сначала копать себе могилы, типа. Как в кино всегда делают.

Даррен морщит лоб. Кожа у переносицы собирается двумя глубокими складками, как буква V.

— Да, я сам никада этого не мог понять. Чтоб человек сам себе могилу копал. Я чё хочу сказать, если тя все равно должны замочить, так пошли их в жопу, бля, пускай сами копают. Они начнут копать, а у тя в это время, мож, получится сделать ноги или подраться с ними, а если не начнут копать, то у них будет труп и никакой могилы. В любом случае выигрыш твой.

— Да, тока ты в это время уже умер.

— Да, но они тебя так и так убьют, нет? Еще чего — самому себе могилу копать. Я скажу, пошли вы в жопу. Козлы. Я еще вам помогать буду, свой собственный труп зарывать, бля. Хер им, братан. Пускай сами жопу рвут, бля.

Но еще хоть десять минут сердце будет биться лишних десять минут дыхания, пульса. Лишних десять минут вбирать мир глазами, пусть даже этот мир сжался до клочка вскопанной земли и человека с пистолетом, что стоит у тебя за спиной, над тобой, целясь тебе в голову. Чего только не передумаешь за эти десять минут. Эти десять минут можешь прожить как никогда не жил раньше в эти десять минут кульминация величественная великолепная всего чем ты мог стать в эти заключительные минуты и копаешь с яростью чистой будто стремишься бежать от ужаса над головой, от угрозы на уровне земли — вниз, вниз, все глубже, сквозь почву и камень, туда, к сдавленному, дымящемуся, пылающему ядру, что поглотит тебя, оно ведомо тебе, не чуждо, ведь его отпрыски бурлили и роптали в тебе столько багрового, безумного времени.