Акварель для Матадора - Вячеслав Курицын Страница 39

Глаза и вытекли при взрыве первыми, и только потом стало разлетаться по стенкам бронированной машины всё человеческое остальное.

Матадор высунулся в окно, быстро вращая головой на манер вздрюченной совы. Вдруг раздались аплодисменты. Юноша и девушка, вытянувшись почти по пояс из окошка коммерческого лотка, приветствовали победителя.

— Первый, Первый, я Четырнадцатый, приём… Тёмно-зелёный БМВ с номером, замазанным грязью, на скорости 160 километров преодолел пост ГАИ на 24-м километре от Москвы… На требование остановиться не отреагировал… Как поняли, приём?

Запах становился всё глуше и глуше. Всё плотнее нужно было вжиматься носом в ткань трусов и всё глубже дышать, чтобы уловить остатки Арининого аромата.

Он рыл носом землю и скрёб ногтями камни, но он не мог найти Арину.

Переполошив три поста ГАИ, между третьим и четвёртым тёмно-зелёный БМВ ушёл в лес.

Конечно, это была подсказка. Это была подсказка для него, для Матадора. Это было приглашение на…

Надо же, казнь с помилованием… Вот что значила эта маска… И Главный Шаман, и четверо его друзей — они могли жить.

И генерал Барановский посмотрел на него так, словно всё понял.

Так, надо сосредоточиться. Слишком много мыслей. В голове не укладываются.

Матадор расстелил на столе большую карту Московской области. Вот здесь сгинул тёмно-зелёный БМВ.

Отсюда начинался и тянулся до самой Москвы огромный лесной массив.

Ну-ка, ну-ка! Но ведь зелёный БМВ уже однажды исчезал в этом лесу! Именно сюда он ушёл от Гольяновского кладбища.

Матадор всматривался в карту так, будто мог рассмотреть на ней следы таинственного врага…

Чёрт, но ведь недалеко от Гольяновского массива затерялся и след вишнёвой «девятки», которую преследовал от Измайлово Сафин!

Матадор схватил карандаш, отметил на карте три точки. Точка, в которой гаишники потеряли БМВ сегодня. Окраина Гольяновского кладбища. И точка, где исчезла вишнёвая девятка.

Матадор соединил три точки. Провёл от каждой вершины треугольника перпендикуляр к противоположной стороне. Учёные остроумно называют такую линию биссектрисой.

Рядом с точкой, где пересеклись биссектрисы, стоял на карте значок: лохматое дерево на гнутой ножке.

Матадор перевернул карту, нашёл «условные обозначения», нашёл там лохматое дерево и прочёл: «Интересные объекты природы, живописные места…»

Что же, надо срочно посетить это живописное место.

— Там, в штанах посмотри, может, там рука? Нет там руки? Где же рука, ёб её мать… Ага, вот она…

Матадор осторожно выглянул в окно. Вокруг искорёженного джипа галдели, как цыгане, менты. Молоденький лейтенант вырывал у немецкой овчарки руку одного из киллеров, которую она утащила за лавку и хотела там втихушку сожрать.

Матадор посмотрел в отрывной календарь — до рассвета ещё два с половиной часа. Обязательно надо поспать.

— Где тянул, парень?

Краснорожее чудовище в рваной тельняшке, с лупоглазыми русалками и злобными львами на груди, разглядывало татуировку на хрупком плече Жени Ёжикова.

— Ивдель. Северный Урал, — кратко сообщил Женя.

— Сколько оттрубил? — спросил краснорожий.

— Год, — сказал Женька, добавив для солидности три месяца.

— Год — херня, — решительно сказал краснорожий. — Считай, не трубил. Правильно я говорю, Мотыль?

Тот, кого назвали Мотылём, поднял тяжёлую седую голову, похожую на кусок скалы. Такой она была неправильной формы: вся во вмятинах и глубоких шрамах.

— За наркоту сидел? — спросил Мотыль неожиданно высоким голосом.

— Да, — коротко ответил Женька. Исчерченные иглой вены были лучшей визитной карточкой.

— Одеяло ему оставь, — резюмировал Мотыль.

Краснорожий резко выдернул из рук Ёжикова полученный на пороге камеры свёрток: тонкое одеяло цвета высранного гороха и серую подушку. Подушку положил на топчан Мотыля, одеяло швырнул назад Ёжикову.

— Вон твой угол, червяк, — скомандовал краснорожий. — Сиди пока там. С тобой потом покалякают.

— Западло подушку крабить, — возразил Женька, — Оставь правилку до зоны. В предвариловке ходоки не должны крыситься. Западло, тебе это любой бугор подпишет…

Интуиция подсказала Женьке, что надо полезть на рожон. Стальные глаза человека-скалы медленно переползли на Женьку.

Интуиция Женьку жестоко подвела. Через несколько секунд его уже крепко держали за шею и плечи, чтобы он не мог поднять голову из параши.

Ёжиков в своё время отдал дань уринотерапии. Считалось, что моча обладает психоактивными свойствами. Усиливает действие кислоты или грибков. Одно время это просто было модным приколом — пить мочу. Женьке нравилось играть в ценителя: у этого, дескать, моча излишне горчит, а у этого чиста, как поцелуй младенца… Однажды ему дал отпить своей мочи сам Лагутенко.

Теперь его окунули головой в бадью, куда испражнялись двенадцать грязных мужиков, собранных ментами в одной душной клетке. В ноздри, в рот, в уши сочилось прелое жидкое дерьмо. Где-то далеко, за тыщу километров раздавались глухие незнакомые голоса:

— Утоп, червяк? Вытащи, проверь… Вони теперь от него…

Женька очнулся, когда маленький конопатый парнишка, поддерживая на весу женькину голову над жестяным ведром, провёл по его лицу ладонью с хлорной водой.

Парнишку звали Ванькой, он торчал в камере уже четвёртые сутки.

— Хотел толкнуть пару коробков анаши, — быстро говорил Ванька, сглатывая окончания слов. — Повязали, черти, на такой ерунде, жилы тянут, где взял, где взял… По почкам бьют, суки. Я ему деньги предложил: чего, говорю, лейтенант тебе с меня за слава, поймал случайного продавца, давай я тебе отработаю, пятьсот гринов отстегну, в Париж на уик-энд мотанёшь или в «Максим» с блядями закатишься…

Ванька, наверное, долго не мог найти благодарного слушателя: слова неслись из него, как какашки из кролика.

— Да я просто юзер… — отвечал Ёжиков на Ванькин вопрос. — Покупал в клубе таблетки…

— Так не ссы, должны отпустить, — перебивал, не дослушав, Ванька, — Нужны им больно покупатели, плохо, правда, у тебя рецедив, но ты жми на то, что на вокзале брал… Они что, они захотят имена-явки выбить. Если тебе сдавать некого, так помудохают, посмотрят, что ты пустой… тебе есть кого сдавать?

— Я в «Арматуре» у девчонок брал — паспортов не спрашивал.

— И ладно, — не слушал Ванька. — Ты им капустянского предлагай. Пусть в Париж: едут, чем нам кишки выворачивать… Ты не был в Париже?

— Нет. Я в Амстердаме был. — Ёжиков не стал уточнять, что когда он прилетел из Амстердама с гербарием, его скрутили в аэропорту Пулково и дали срок.