Любимец женщин - Себастьян Жапризо Страница 40

Я сидела в разорванной комбинации, руки заломлены, ноги связаны. Меня привязали к стулу на кухне. Он следил за тем, что происходит на улице. Рану он зажимал полотенцем. По лбу его струился пот.

Часы не пробили и двух, как я услышала скрип ворот Он закричал:

- Только ее, Скотиньяк. Никого больше!

Гравий дорожки заскрипел под ногами негритянки. Беглец закрыл ставни, потом окна, затем вышел в прихожую, едва волоча ноги.

Я услышала, как отодвигаются все задвижки, отворяется дверь, как потом все запирается. Испуганный голос воскликнул:

- Господи! Да ты ранен!

Я поняла, что она пытается его поддерживать. Он говорил с надеждой, плачущим голосом, как говорят все мужчины, когда признают свое поражение:

- Зозо, выручи меня из этой передряги! Ты была абсолютно права! Какого же я свалял дурака!

Он повел ее на кухню. Слышно было, как его подошвы шаркают по плитке, как его рука скользит по стене Увидев меня, его подружка застыла на пороге: мы оба в крови, я связана, растрепана…

- Да что же это такое? Ведь этого не может быть! - Она выговаривала "сто зе, не мозет".

Передо мной стояла девушка примерно моего возраста и такого же, как я, роста, с очень тонкими чертами детского личика, очень тоненькая и гибкая как лиана Кожа у нее была коричневая, и поначалу я разглядела только большие доверчивые глаза и белоснежные зубы.

От волнения она присела на стул Он растянулся вдоль стены у двери. Я немедленно сказала ей:

- Нужно, чтобы вы знали: он меня не насиловал. И вообще ничего со мной не делал.

Взгляд ее стал холодным, губы высокомерно поджались. Передернув голыми плечами, она ответила:

- Зачем ему вас насиловать? Для любви у него есть я.

- Вы? - парировала я в тон ей. - Само собой, раз это ваше ремесло.

Мы обе смолкли. По ее щеке скатилась слеза, по моей - тоже. Я первая нарушила молчание:

- Простите! Я вовсе не это имела в виду! Я хотела сказать только, что люди злы. Они без стеснения насочиняют всяких кошмаров. Дескать, какие ужасы человек вроде него может сотворить с такой женщиной, как я.

Беглец, нетерпеливо вздохнув, привалился спиной к стене и уставился в потолок. Зозо встала, утерла слезу и сказала ласково:

- Франсис совсем не тот, за кого вы его принимаете.

- Франсис? Мне он сказал, что его зовут Эдуар.

- Мало ли что он вам сказал. Хотите знать правду? Это обычный студент. Он задумал выдать себя за беглеца из крепости, чтобы попугать вас.

Признаюсь, на секунду я потеряла дар речи. Она производила впечатление человека абсолютно искреннего и уверенного в своих словах. Но я пытливо взглянула на нее и спросила:

- А вы давно с ним знакомы?

- Нет, не так давно.

- Ну и?.. - продолжала я. - Почему бы ему не быть беглецом из крепости? Может быть, он задумал выдать себя за студента, чтобы обмануть вас?

Теперь пришел ее черед удивляться. Она довольно долго смотрела мне в глаза с отчаянным недоверием, потом обернулась к сидящему на полу, как бы прося у него ответа. Ее упорное желание верить ему отозвалось во мне болью и сочувствием, но ему явно было не до того.

- Слушай, Зозо, даже если она права, что это меняет? Мне все равно нужно выбраться из этой клетки.

Он с трудом поднялся, держась за стену Потом сказал:

- В глубине сада в ограде есть дыра. К сожалению, я видел около нее двух часовых.

Они смотрели в глаза друг другу. Он пытался справиться с потоком крови, прижимая к груди полотенце, она пыталась справиться с собой после всего, что узнала. Но любовь пересилила в ней обиду, она распрямилась, напряглась и ответила:

- Хорошо, я этим займусь.

Вот как все произошло на самом деле. Потом рассказывали много разного, но все это ложь. Например, говорили, что я сделала ему укол, прибавляющий сил. Моя сумка со вчерашнего вечера лежала на турецком столике; с тех пор как я вернулась домой, никто к ней не прикасался. Зозо промыла его рану спиртом и перевязала ее. Я только показала, в каком из стенных шкафов, у нас аптечка. Мужнино ружье, как я узнала позже, было стареньким однозарядным "семплексом" Пуля пробила насквозь грудь моего обидчика под правым плечом, разбила стекло и застряла в стене спальни. Мне сказали, что, задень она легкое, у него не осталось бы ни единого шанса выжить.

Они проскользнули в сад через маленькую дверцу в классной комнате. Меня оставили связанной на кухне Зозо ушла первой. Беглец наклонился ко мне и сказал на прощание:

- Я не затыкаю вам рот, Каролина, но вы им скажите, что кляп был. Если вы не начнете кричать до того, как Зозо вернется, я буду знать, что вы меня простили.

Поцеловал меня в губы и вышел.

Зозо вернулась через четверть часа, мне они показались вечностью. Она освободила меня. Я пошла в прихожую и подобрала с пола юбку и белую блузку. Пока я одевалась, она рассказала мне, что преследуемый бежал через пролом, в то время как она на свой лад занимала часовых. В последний миг, когда они пыхтели на ней, как два тюленя, он выглянул из-за стены уже шагах в пятидесяти, и они обменялись прощальным взглядом. Он направился к океану. Она видела, как он, прихрамывая, исчез в сосняке.

Я сидела на стуле, к которому до этого была привязана, и, прежде чем открыть окно и позвать капитана, прежде чем погрузиться в ожидавший меня ад, услышала:

- А все-таки я верю, что он студент, что бы вы там ни говорили. Если он мне не соврал, я ведь еще увижу его, правда? Как вы знаете, ни я, ни она больше его не видели.

На допросе я не сказала ни слова о помощи, которую она ему оказала. Она будто бы уговаривала его сдаться, но он нас обеих связал и заткнул нам рты. Часовые, которых она так своеобразно отвлекла от исполнения их обязанностей, разумеется, не собирались трубить об этом на всех перекрестках.

После долгих часов, проведенных с ним наедине, я узнала, что человеческой низости нет предела. Поначалу меня жалели. Потом стали издеваться. И никто никогда не хотел мне верить. А хуже всего было то, что, кто бы что ни наплел, самые отвратительные измышления преподносились как мои собственные признания. Я получила множество писем, призывающих меня быть сдержаннее. От анонимов я узнавала, когда именно и как меня насиловали, били, в какой из комнат, существующих и несуществующих, подвергали содомскому греху. В какой позе моя обостренная вдовством чувственность была наконец удовлетворена. Затем начали приходить и другие письма. Письма от родителей моих учеников. Дескать, они очень сожалеют, но время военное, и т.д. и т.п. Напрасно я протестовала, напрасно негодовала - ко мне не вернулась даже моя помощница.

Мне ничего не оставалось, как продать дом вместе с обстановкой и уехать подальше от этих мест.