Лувр делает Одесса - Елена Роговая Страница 41

– Ой, горе мое горюшко! Увозят Яшеньку от нас, и неизвестно, когда теперь его сможем увидеть. Хорошо, хоть Гриша остается. Какой мудрой женщиной была моя свекровь, будь ей на том свете вечное счастье! Как чувствовала. Мы стареем, вы уезжаете, а помощь в доме нужна. Ты, Мэри, за Фимой присматривай. Он к жизни не сильно-то приспособлен. Все работает, не обращая внимания на окружающую жизнь. Заметила уже? Только с кладбища пришел, тут же начал какие-то рисунки на газетке чертить. Вот что ему на похоронах могло такого привидеться полезного для работы? Горе вокруг и страх, а он сидит и карандаш ножиком точит. Может, деньги считал, а я зря на него ругаюсь? Да куда уж там зря! Самому уезжать в даль далекую, а он, простодырый, взял и отдал все до последней копеечки.

– Мама, не переживайте, Фима лучше знает. Он сказал, что нам есть где в Киеве жить. Работу тоже искать не нужно. Едем на все готовое.

– Только это и успокаивает, – глубоко вздохнула Белла, утирая от слез красные глаза. – Мэри, а ты когда на базар будешь ходить, в сетку просто так продукты не складывай. Прикрывай их чем-нибудь. Это я снова про червивый глаз говорю. Зачем всем видеть, что ты несешь домой? Хорошему они не порадуются, а за плохое с радостью осудят. Люди до чего поганые и злые бывают! Ой, сердце мое разрывается на мелкие части, как я начинаю об вас грустить.

* * *

Киев встретил погорельцев суетой и шумом. Как завороженная, смотрела Мэри по сторонам, восхищаясь большими красивыми домами на широких улицах, множеством повозок и гордо сидящими в них барышнями, одетыми по европейской моде. Несмотря на сильную усталость, все удивляло и радовало. До дома добрались на извозчике. Даша при виде молодой семьи с ребеночком засуетилась и побежала в пекарню за горячей водой.

– Обмойтесь трошки. Малятко поди-кась тоже сопрел в одеялках за долгую дорогу. Кто же такого крохотулю неокрепшего возит!

– Яшенька у нас умница, – ласково произнесла Мэри, целуя дитя в розовую щечку. – Чувствует, что родителям нелегко, и молчит терпеливо.

– Сгорел у нас дом, Даша, – поделился горем Ефим, – потому и приехали всей семьей.

– Божечки милые! Горе какое! – запричитала прислуга. – Прям все сгорело?

– Почти весь штетл. Ничего у нас не осталось.

– Ой, наказание какое спослал вам Боженька! Чем же это вы его так прогневили? Поди деньги давали в рост или обманом жили?

– Такие в местечке тоже были, но и они пострадали.

– Их не жалко, а вам – огромное мое сожаление. Я щас, мигом на кухню и скоро вернусь.

Пока молодая семья раскладывала вещи и приводила себя в порядок после долгой дороги, Даша пожарила картошку.

– Поешьте горяченького после дальней дороги. Кормящим мамочкам не можно голодать. Вам за двоих питаться нужно, а то в цицах молоко исчезнет, и беда для малого дитятки.

Что может быть вкуснее жареной картошечки на духмяном подсолнечном масле? Только картошка! Зажаристая, с золотистой корочкой, она испускала такой умопомрачительный аромат, что Мэри при виде сковороды едва не упала без чувств. Шкварчащее масло уже не разбрызгивалось в разные стороны. Оно весело потрескивало и вскоре вообще перешло на соблазнительный шёпот, подкрепляя свой соблазн слегка подгоревшим луком.

– Я вам легонечко цибулькой потрусила для аппетита.

– Вы наша спасительница, дай Бог вам блаженства, – поблагодарила Мэри девушку.

– И вам оно тоже не помешает, – улыбнулась в ответ Даша. – Ежели что нужно или спросить, милая женщина, я завсегда в доме у Петра Афанасьевича.

* * *

Сказать, что Левинзон обрадовался Фиме, это не сказать ничего. Он ликовал и пританцовывал, трепал его по плечу и без умолку рассказывал, как мастерская и инструменты с нетерпением ждали возвращения мастера.

– Надеюсь, вы съездили домой удачно?

– Совсем наоборот, – грустно произнес Фима и рассказал печальную историю, произошедшую с его семьей.

– Какой ужас! – искренне произнес Марк Абрамович, потрясывая головой и нервно постукивая костяшками пальцев по столешнице.

Былая радость улетучилась так же быстро, как и появилась.

– Вы расстроились из-за меня?

– И за себя тоже. В последнее время все чаще говорят о погромах. Это делает мне нешуточную заботу. Если начнется, куда бежать? Как спасать родных, имущество?

– Не знаю, господин Левинзон. Когда горе стучится в одну дверь, нет гарантии, что оно не заглянет и в другую. Скажите, почему нас не любят? Почему все желают нам смерти и считают презренным народом? Почему нам запрещают проживать в больших городах и отнимают наше имущество при первой же возможности? Есть ли такое место на земле, где мы можем жить в безопасности?

– Молодой человек, вы задаете слишком много вопросов. Не одно поколение евреев пытается найти ответ. Все народы ненавидят друг друга, но парадокс в другом. Когда они собираются вместе, они начинают ненавидеть нас буквально за все подряд: за то, что мы глупые, за то, что умные, бедные и богатые, лентяи и труженики. В результате ненависть доходит до абсурда. Она перестает понимать, что же для нее главное.

– А мне кажется, нас ненавидят из-за религии. Евреи дали миру Бога, а сами его не приняли.

– За это тоже, но больше всего нас ненавидят за желание жить не хуже других. За что? Почему? У нас кровь другого цвета или мамы нас рожали каким-то особенным способом, спрошу я вас?

– Нет, вроде бы все одинаково. Я сам лично видел, как родился мой Яша. Марк Абрамович, может быть, нам завидуют?

– Завидуют. Завидуют и одновременно ненавидят. Ненавидят так же примитивно и неосознанно, как ненавидели тебя в мастерских за твой талант.

– Но если так, то кто им мешает делать красивые вещи?

– Вот и я про это. Люди понимают, что нельзя жить на родной земле, а быть хуже пришлого. Мы чужие и будем ими до тех пор, пока у нас не появится свое государство.

– Хорошо бы, господин Левинзон. Я бы туда с удовольствием уехал с родными.

– Здесь, молодой человек, наши желания полностью совпадают. Именно поэтому мы должны много трудиться и всякий раз помогать ближнему. Может быть, тогда мечта осуществится?

Весь оставшийся день Фима размышлял над тем, что сказал ему Левинзон. Он восхищался его умом, знанием жизни, а главное – желанием помочь и научить. Вечером, придя домой, он с восторгом рассказал Мэри о разговоре с Марком Абрамовичем.

– Замечательный человек! – поддержала она мужа. – А еще у него широкая душа и доброе сердце. Какое счастье, что ты работаешь у него. Фима, зная, как нам трудно, может, он повысит тебе зарплату?

– Завтра обязательно спрошу. Он и сам говорил, что я мог бы запросить жалованье в два раза больше.

На работу Фима шел как на праздник. Разноцветные осенние листья шуршали под ногами, как новенькие ассигнации, ласкали слух и заставляли мечтать о будущем. После повышения зарплаты они с женой обязательно снимут большую комнату, а если повезет, и квартиру. Что может быть лучше, когда у человека есть приличное жилье! Мысли о безбедной стабильной жизни согревали душу и радовали. Хотелось петь и любить весь мир!