Как стать маньяком. История жертвы обвинения - Александр Ковальчук Страница 44

Так уж получалось, что в последнее время нервы у супружеской пары были на пределе. Шутка ли – шесть месяцев продолжался суд по заявлению сестры Степаныча! И они частенько срывались. Хорошо, хоть не одновременно! В такие моменты второй «принимал огонь на себя» и успокаивал свою половинку. Вот и сейчас Таня пыталась справиться с нервами мужа:

– Но ведь так нельзя! – ты должен верить в свои силы. Только тогда ты сможешь прийти к победе. А если слушать всё, что говорят вокруг…

– Так ведь ты сама не всегда, скажем так, веришь в мой успех. И, что ещё более важно для меня, порой сомневаешься в моей невиновности… – слова мужа не отличались оптимизмом.

– Прости, я верю тебе. Только вот иногда ситуация берёт за горло и тогда всё окрашивается исключительно мрачными красками… Ты у меня – самый лучший!

Степаныч грустно усмехнулся, услышав такие слова своей жены:

– Насчёт лучшего – это ты точно погорячилась. Если бы я действительно был хоть наполовину таким, то не сидели бы мы с тобой сейчас в такой заднице. Увы, ничего хорошего я собой не представляю.

– Ничего, всё у нас получится! Я верю в тебя!

– Спасибо, Танюш, за твою веру! Да и вообще – огромное тебе спасибо!

– За что?

– Так ведь если бы не ты и не твоя вера, то меня давно бы уже растоптали. И что самое неприятное – это были бы ближние, которым я стал костью в горле, мешающей жить привычной жизнью. А ведь они знают, что обвинение буквально «шито белыми нитками». Но принимать мою сторону им невыгодно – тогда ведь придётся делиться и квартирой, да и вообще хоть какую-то помощь оказывать. А так… очень удобно – отшвырнули от себя бывшего зэка, оправдывая свой поступок низостью его преступления. Потому они и утверждают, что моя вина не вызывает никаких сомнений. Это даёт им возможность оправдаться в собственных глазах. Ну а окружающие… ты сама, Танюш, видела их реакцию – со мной они охотно здороваются и разговаривают. Но в то же время сторонятся моих родителей. Что же касается сестрички – она вообще отдельный случай. Живёт себе своей жизнью, ограничив круг интересов мужем, прочно уцепившимся за её юбку, и дочкой, с которой они грызутся точно также, как и мы с отцом когда-то…

Тут Таня, внимательно до сих пор слушавшая, перебила его:

– Знаешь… ты не обращай на меня внимания, пожалуйста, когда я рычу – я ведь собака в конце концов по гороскопу. И иногда откровенно завыть хочется, глядя на происходящее вокруг. Как они вообще могут – ведь они твои родители! – так обращаться с собственным ребёнком?! Даже если ты и в самом деле в чём-то виноват… Нет, я, конечно, не хотела бы провести свою жизнь рядом с убийцей. Но это я – посторонний, в общем-то, человек. А они-то знают тебя с пелёнок и, так или иначе, приложили руку к твоему воспитанию. Как можно оттолкнуть и растоптать собственного ребёнка?! Ведь даже у животных самка до последнего отчаянно защищает своего детёныша, не жалея собственной жизни… Извини, Саша, но иногда складывается впечатление, что они, в лучшем случае, твои приёмные родители. В противном случае – это нелюди какие-то!..

– А я, к сожалению, привык к такому обращению и не вижу в нём ничего сверхъестественного, – обреченно махнув рукой, произнёс Степаныч, – В этом смысле повезло, наверное, моим детям – будь я рядом с ними, наверняка бы вёл себя в соответствии со сложившимися у меня понятиями и принципами воспитания, ставя во главу угла физическое наказание. А успехи сына на творческом поприще расценивал бы, как отклонение от нормы, всячески борясь с этим. Ну, а так… выросли они, конечно, без отца – при чужом дяде. Зато никто не вбивал им в головы с ослиным упорством всякую чушь. В результате – они не прячут собственное мироощущение и не живут навязанными идеалами. Которые, к слову сказать, на деле оказались полнейшим бредом!

– Ты это о чём? – спросила Таня

– Это я о том, что воспитывали меня в духе марксизма-ленинизма, подавая его в качестве непреложной истины. Хотя сами родители всё прекрасно понимали. Уж дураками-то они точно не были! Но ребёнку своему они боялись открыть правду. Вот и вырос из меня… моральный урод какой-то – я вижу и понимаю, что происходит, но в крови моей заложена вера в «победу коммунизма»… и так далее, и тому подобное. А в итоге получается на деле что-то вроде шизофрении. Тебе ведь, как медику, известно значение этого слова?

– Раздвоение сознания, кажется?

– Вот именно! Раздвоение! И я не одинок в этом направлении – в постсоветском пространстве полно таких вот, как я. Более удачливые и адаптировавшиеся в окружающей действительности проводят свою жизнь на посту какого-то рядового рабочего или инженера. Мыкающего нужду от зарплаты до зарплаты в обществе своей жены, да пары вполне благополучных – если не считать посредственную одежонку, которой они стыдятся перед своими сверстниками – ребятишек. А менее… гибкие, упёрто не желающие объективно расценивать происходящее вокруг, зачастую заканчивают свою жизнь на тюремных нарах. Рядом с отпетыми уголовниками, и частенько сами одевающие на себя эту личину, как наиболее удобную в тех условиях. Но оба этих варианта ещё вполне благополучны. А встречаются и крайности – это когда у человека действительно раздваивается сознание. И он остаток жизни проводит в жёлтом доме.

– Саш, у тебя в приговоре записано, что мать давала свидетельские показания о твоей психической неполноценности?

– Вот именно! Они знали, что из тюрьмы всё-таки чаще всего выходят даже после больших сроков. Вот только меня никто уже не ждал живым обратно. Все были уверены в том, что тюрьма – это мой последний приют.

Кстати сказать, во время одного из разговоров с тем самым Юрьевичем, дядя случайно проговорился, будучи уже основательно выпимши: «Какой на фиг инсульт?! Расчёт был на суицид!..» Тут, к сожалению, вмешалась Таня и попыталась уточнить: «Какой суицид?». Но Юрьевич уже взял себя в руки и перевёл разговор на отвлечённую тему.

Хотя именно он мог бы рассказать многое – например, как они с Саниным отцом все три дня перед арестом сына и племянника, которого искала милиция, почему-то находились вдали от города, на холодной даче. Или почему он тогда оказывал сопротивление, когда милиция нашла их на даче.

А заодно и ещё один интересный момент – почему до сих пор он постоянно носит с собой в кармане газовый баллончик?

А из психушки если и выходят, то только с окончательно повреждёнными мозгами. Им была нужна гарантия того, что всё это дерьмо никогда не выплывет наружу. Ведь даже статьи уголовного кодекса были подобраны с таким расчётом, что если меня и не признают психом, то такого быстро и уверенно раздавит тюремная система – насильников ведь в тюрьме не любят, мягко говоря. А уж педофилов – в особенности.

– Но ведь ты выжил?! Если не считать, конечно, твоего инсульта и его последствий.

– Вот это и озадачило мою родню – они-то были уверены в том, что меня перемелят тюремные жернова. А тут такой казус – сын и брат возвращается живой, да ещё в полупарализованном состоянии. Открыто не принять его – означает вызвать очередной всплеск негодования не так давно успокоившихся сослуживцев и родственников. И они принимают меня в свои «тёплые объятия». Прописывают… всё, как полагается, чтобы потом было минимум претензий. Вот только тепла этого хватило ненадолго – уже через месяц папенька стал искать малейший повод для того, чтобы испортить мне настроение. Он знал, что мне в моём состоянии нервничать крайне нежелательно – это может спровоцировать очередной инсульт. И всё делал для того, чтобы вывести меня из равновесия.