Готическая коллекция - Татьяна Степанова Страница 5

— Что он говорит, Сереж? — с нетерпением тормошила она Мещерского.

— Насколько я его понял, он толкует о жестокой депрессии, в которую впал этот тип из-за категорического отказа какой-то Марты выйти за него замуж.

Кравченко усмехнулся.

— Какой еще Марты? — не поняла Катя.

— Он говорит, это его родственница. Они живут здесь. А этого, — Мещерский покосился на тело у их ног, — зовут Иван Дергачев. И он твердит, что они любили друг друга с детства, как Ромео и Джульетта.

Линк закивал, повторяя свое «я-я».

— Ладно, быстро линяем отсюда, — Кравченко шагнул к машине.

Но тут Линк снова что-то горячо и умоляюще затараторил. Он пламенно жестикулировал, указывая то на бесчувственного Дергачева, то на двери церкви.

— Эй, Вадим, подожди! — окликнул друга Мещерский. — Он просит, чтобы мы забрали его с собой в Морское.

— Кого? — Кравченко остановился как вкопанный.

— Он говорит, что этого Дергачева нельзя пока оставлять одного. Ну, без присмотра. Попытка самоубийства может быть им повторена в любой момент.

И в этом он прав. — Мещерский скептически посмотрел на тело на каменных плитах. — Он просит, чтобы мы взяли его с собой в Морское, раз уж едем туда, и доставили… Да он и Медовникова, оказывается, отлично знает, Илюху нашего. Умоляет, чтобы мы доставили этого Дергачева к нему, они вроде друзей, и тот о нем позаботится.

— А сам он что, без рук, что ли? — Кравченко глянул на Линка. — Я ему сейчас сам скажу… Их бин…

— Да подожди ты! Он говорит — он никак не может.

Сейчас к нему мастера должны прийти, алтарь в церкви устанавливать. Он не может отлучиться. Не может и психа этого здесь оставить. Он боится, что тот снова на колокольню полезет, когда он с мастерами будет занят. Он просит нас выполнить наш христианский долг до конца, раз уж мы влипли.., раз уж мы спасли его и…

Ладно! — Мещерский решительно кивнул и хлопнул Линка по плечу. Нагнулся и начал поднимать Дергачева.

Футболка, конечно, упала. Кравченко свирепо выругался, рывком приподнял самоубийцу и взвалил его себе на плечи, словно вязанку дров. Перед Катей замаячили бледные ягодицы Дергачева. Просто удивительно бледные по контрасту с остальным загорелым дочерна телом.

Тут Дергачев проявил первые после нокаута признаки жизни — зашевелился, застонал и слабым голосом, но отчетливо произнес: «Зараза». Перегаром заблагоухало еще крепче. А потом его бурно начало тошнить. Катя поняла: чтобы самый первый день их приезда на косу не оказался окончательно испорчен, ей надо что-то срочно предпринять.

— Сереж, а до Морского далеко? — спросила она Мещерского.

— Да около километра, вон за поворотом шоссе и поселок начинается. А через дюны по пляжу совсем близко, а что?

— Тогда я пошла пешком, — решительно заявила Катя.

— Как это? Ты что? Мы же…

— Я с этим пьяницей в одной машине не поеду, — отрезала она. — Меня саму сейчас тошнить начнет от него. Ты хочешь, чтобы я сейчас же попутку поймала и вернулась в аэропорт?

— Нет, но…

— Все, я пошла. Прогуляюсь, воздухом подышу.

Нервы успокою, окрестности погляжу. — Катя двинулась к дюнам, огибая пруд.

— Вадим, ну что ты молчишь? Скажи же ей.., ну, я просто не знаю… — Мещерский махнул рукой. Кравченко тем временем запихивал голого Дергачева на заднее сиденье.

— Катя, подожди! — крикнул Мещерский. — Да что же это такое, черт… Ну, тут, правда, близко совсем, не заблудишься, но…

Но Катя была уже на той стороне пруда у старой ветлы, опустившей ветви в черную воду. Тут она остановилась и помахала им. И бодро зашагала туда, где слышались мерные удары волн о песчаный берег. Она чувствовала, что ей надо побыть одной. После всего, что она видела, лучшее противоядие — бриз, море, тишина и песок, осыпающийся под ногами. И еще вон та сосна. К ее широкому стволу можно прислониться спиной и смотреть на море и на ровную линию горизонта.

* * *

— Не надо было отпускать ее одну, — мрачно изрек Мещерский, когда они въехали на окраину Морского.

Кравченко сидел рядом с ним. На заднем сиденье возлежал спасенный Дергачев.

— И черт меня только понес к этому пруду, — продолжал Мещерский с досадой. — Вполне можно было бы в объезд.

— А этот пусть бы мозги себе вышиб? — Кравченко покосился на тело.

— А, никуда бы он не прыгнул, Я это понял, как только его на подоконнике увидел. Он же не прыгнул сразу, как мы туда ворвались, а мог бы, время было, значит…

— Что? — спросил Кравченко.

— Да ничего. Дурью он маялся, этот пьянчуга, куражился просто.

— Ты его знаешь?

— Откуда? Никого я в поселке не знаю, кроме Илюхи Базиса и его жены, — Мещерский вздохнул. — И этот Линк тоже, кажется, с приветом. К церкви какое-то отношение имеет. Прораб, что ли, инженер?

Алтарь какой-то там воздвигает. Тоже хорош гусь — спихнул на нас этого кретина, а сам руки умыл. Нет, надо было все же не оставлять ее там одну, — повторил он сердито. — Это я тебе говорю. Ты муж ей или кто?

Вам надо было вместе по пляжу прогуляться. Мог бы составить жене компанию. Ее тоже понять можно. Мало удовольствия с этим алкашом в одной машине сидеть, перегаром дышать.

— А, капризы… — Кравченко беспечно отмахнулся. — Я вообще не понимаю, чего ты паникуешь. Сам же ей сказал — тут по берегу и километра не будет. Что она — маленькая, заблудится в трех соснах?

Мещерский злобно оглянулся на мирно спящего самоубийцу, выругался, обозвав его «сукиным сыном».

Выражался Мещерский редко, и почти всегда это было признаком сильного стресса или беспокойства.

Они въехали на центральную площадь Морского.

По мнению Кравченко, озиравшего окрестности, площадь была какой-то чудной, словно наскоро слепленная декорация из совершенно разных спектаклей: две безликие двухэтажные стекляшки конца шестидесятых с вывесками «Почта», «Продукты» и «Салон красоты», пять новехоньких магазинов-палаток, крытых пламенно-алой металлочерепицей, старинный приземистый фольварк из красного кирпича, и все это в тесном окружении еще дюжины маленьких, одноэтажных, вросших в землю рыбацких домов, крытых где древней, чудом уцелевшей еще со времен Бисмарка, натуральной черепицей, где треснувшим шифером, а где новехоньким гофрированным железом, ослепительно сиявшим на солнце. Остроконечные фронтоны домов смотрели в сторону моря и были сооружены так, чтобы как можно меньше страдать от штормов и ветров.

Около площади располагалась пристань, и к молу со всех концов поселка вело сразу несколько улочек — узких и тенистых, стиснутых облупленными стенами и палисадниками, заросшими сиренью, кустами крыжовника и смородины, вишнями и карликовыми грушами.