Не плачь - Мэри Кубика Страница 5

Но ближе к полудню кое-что происходит, кое-что необычное, из-за чего день становится не похожим на предыдущие.

«Любовь моя,

Вот одно из моих последних воспоминаний о тебе – как твои руки обнимают ее за шею, и ее мягкая грудь прижимается к тебе сквозь тонкую ткань прозрачной белой блузки. Да, она была настоящей красавицей, и это еще мягко сказано, и все же я не могла оторвать глаз от тебя – я любовалась твоей великолепной кожей, твоими сияющими глазами, изгибом твоих губ, когда она проводила по ним подушечками пальцев, а потом прижималась к ним своими губами. Целовала тебя.

Я смотрела на вас в окно. Я стояла посреди улицы, не пряталась в тени или за деревьями. Да, я стояла посреди улицы, не обращая внимания на поток машин. Странно, что она не видела меня, не слышала рева клаксона, который нажали, чтобы я отошла. На меня кричали, но я не двигалась с места. Меня невозможно было сдвинуть с места. Я была поглощена наблюдением за вами. Вы так крепко обнялись! Я не могла отвести от вас взгляд – и злилась. Может быть, вы и видели меня. Видели, но притворились, будто ничего не видите и не слышите.

Наступил вечер, сгустились сумерки; я прижалась носом к стеклу, чтобы лучше видеть, что происходит внутри. Шторы не были задернуты, в комнате горел свет. Вы как будто хотели, чтобы я все видела. Вы упивались, наслаждались, радовались своей победе. А может быть, все придумала она и нарочно оставила свет включенным, чтобы я все видела. В конце концов, она ведь победила! Вы были словно актеры на сцене в лучах софитов. Вы улыбались, смеялись. А меня никто не замечал. Меня ведь уже вытеснили, заменили. Меня как будто вообще никогда не было. Только вы были не на сцене, а в гостиной того дома, в котором должна была жить и я.

Мне очень нужно знать: вы меня тогда видели? Вы нарочно хотели меня разозлить?

Волосы у нее темно-русые. Но не везде. У корней они темнее, а к кончикам светлее, почти платиновые. Это называется колорирование, или омбре. Постепенный переход оттенков от темных к светлым. Иногда трудно понять, крашеные волосы или просто выгорели на солнце. Волосы у нее до плеч. С ними хорошо сочетаются карие глаза; они, как и волосы, как будто меняют цвет, если долго смотреть. Она входит одна, пропустив вперед двух стариков и придержав для них дверь. На ногах у нее сапожки-угги – наверное, дорогие. Она отходит в сторону и ждет, когда старики займут столик, хотя ясно, что она пришла раньше. Стоя у входа, она почему-то выглядит одновременно уверенной в себе и робкой. Она не сутулится, не суетится и не нервничает, а спокойно ждет своей очереди.

Но глаза у нее пустые.

Хотя никогда ее здесь раньше не видел, я уже много лет представляю, что она придет.

Когда подходит очередь, ее усаживают за столик у окна. Оттуда удобно наблюдать за предсказуемыми посетителями. Одни приходят, другие уходят. Зато в ней ничего предсказуемого нет. Она снимает пальто в черно-белую клетку. Потом стаскивает черную вязаную шапочку, плотно облегающую голову. Шапочку она бросает на пустую коричневую банкетку, рядом со своей холщовой сумкой. Разматывает вязаный шарф и его тоже кладет на банкетку.

Она миниатюрная, хотя и не такая, как те худосочные модели, на чьи фото можно поглазеть в модных журналах, пока стоишь в очереди в кассу в супермаркете. Нет, она совсем не такая. Она не тощая, как иголка, но телосложение у нее хрупкое. Ее можно назвать невысокой, но не миниатюрной; худенькой, но не тощей. Скорее, она среднего роста и нормального телосложения… правда, к ней и такие слова не подходят.

Под пальто на ней джинсы и толстовка – синяя, с карманами.

Снаружи занялся день. Еще один день без солнца. Тротуар завален палой листвой – пожухлой и засохшей. Те листья, что остаются на деревьях, к концу дня тоже опадут, если западный ветер не утихнет. Он неожиданно налетает из-за углов зданий из красного кирпича, заползает под пестрые маркизы, где только и ждет, как бы стащить у кого-нибудь шляпу с головы или вырвать газету из рук, утепленных перчатками. Дождя можно не опасаться – во всяком случае, пока. Но холод и ветер сулят скорую зиму. Поэтому многие сегодня стараются не выходить на улицу.

Она заказывает кофе. Сидит за столиком у окна, пьет кофе из дешевой керамической кружки, купленной с оптовой скидкой, и смотрит в окно, хотя смотреть-то особенно не на что: кирпичные здания, разноцветные маркизы, палая листва.

Из нашего кафе не видно озера Мичиган. Но посетители все равно любят сидеть за столиками у окон и представлять себе, что озеро совсем рядом. Восточный берег озера действительно недалеко. Нас называют «прибрежным округом»: несколько маленьких городков на берегу озера километрах в ста – ста пятидесяти от Чикаго. Вроде бы не так далеко, а для меня сто километров – все равно что три штата или целый мир. Чикаго! Во всяком случае, оттуда приезжают почти все наши посетители. Попадаются приезжие из Детройта, Кливленда или Индианаполиса. Но чаще всего из Чикаго. Наш городок – хорошее место, где можно провести выходные. Во всяком случае, дольше, чем на два дня, у нас почти никто не задерживается.

И даже такое случается главным образом летом, когда к нам в самом деле кто-то приезжает.

Сейчас не приезжает никто. Никто, кроме нее.

Наше кафе довольно далеко от Главной улицы; после нас магазины и рестораны уже сменяются жилыми домами. А рядом с нами всего понемножку – с одной стороны сувенирный магазин, с другой – маленький отель. На той стороне улицы, мощенной брусчаткой, приемная психотерапевта. Она находится в ряду домов на одну семью. Кондоминиумы. Автозаправка. Еще одна сувенирная лавка, закрытая до весны.

Мимо меня проходит официантка и щелкает пальцами у меня перед глазами.

– Второй столик, – говорит девушка, которую я прозвал Рыжиком. У меня для всех есть клички: Рыжик, Косичка, Скобка. – Второй столик нужно убрать.

Я не двигаюсь с места. По-прежнему глазею. Я и гостье даю прозвище, которое, по-моему, очень ей подходит. Она смотрит в окно и о чем-то мечтает. Строит замки на песке. Большое событие – наконец-то у нас что-то происходит. Наконец-то день не похож на другие дни. Здесь, у нас, где вообще ничего не происходит. Если бы Ник или Адам остались, а не уехали в колледж, я бы позвонил им и рассказал о девушке, которая сегодня зашла в кафе. О ее глазах и волосах. И они захотели бы узнать подробности: в самом ли деле она отличается от тех безликих, одинаковых девушек, которых мы видим каждый день, девушек, которых знаем с первого класса? И я сказал бы им: да, она другая.

Мой дед обычно называл бабушку – в молодости она была брюнеткой, хотя я запомнил ее с копной седых волос – Капучеттой. Видимо, прозвище имеет какое-то отношение к монахам-капуцинам, во всяком случае, так утверждал мой дед-итальянец; капюшоны, которые носили монахи, вроде бы напоминали шапку пены на кофе, который поэтому тоже стали называть капучино. Во всяком случае, так утверждал дедушка, когда смотрел бабушке в глаза и называл ее Капучеттой.