Седьмая Линия. Летом в Париже теплее - Анастасия Валеева Страница 5

Яна еще раз посоветовала обитателям своего купе эвакуироваться, пообещав, что ничего не случиться с их багажом, и спокойным шагом двинулась по проходу к тамбуру. Люди галдели, обмениваясь возгласами недоумения, страхами и опасениями. Где-то душераздирающе плакал ребенок.

— Ни хрена себе! — нервно смеялся стоявший в одном исподнем мужчина. — Так и околеть недолго!

— Да скоро все закончится, — успокаивала его девушка лет двадцати пяти в джинсах и пуховике, надетом на голое тело.

Она глубоко затягивалась сигаретой, судорожным жестом поднося и вынимая ее изо рта.

— Ну и цирк! — хохотал мужик в черной болоньевой куртке, стоявший у самой двери.

Яна еле протиснулась через задымленный тамбур в соседний вагон.

— Минуты через две все кончится, — улыбнулась она девушке.

— И вагон наш отцеплять не будут? — ухмыльнулся седовласый мужик в куртке.

У него была ярко выраженная внешность алкоголика, его колени подгибались, а руки бессмысленно шевелились в воздухе.

— Не будут, — Яна снова вспомнила тот страшный вечер, когда в катастрофе погибли ее муж и сын.

— Кому расскажешь — не поверят, — не унимался мужик.

Видно, ему хотелось поболтать. Вскоре дверь за его спиной подалась и до трясущихся в вагоне людей донесся ободряющий возглас:

— Все, заходите!

Ехавшие в Янином купе люди так и не добрались до тамбура. Рыжеволосая тряслась как в лихорадке, стоя у туалета, колхозница, выпучив глаза, пялилась на находившихся рядом ментов, а поп отрешенно созерцал проносящиеся за окнами поезда пейзажи. Яна по-доброму усмехнулась этой его отстраненности. Сама она не различала ничего, кроме запорошенной снегом черноты.

— По грехам нашим, — вздохнул батюшка, не оборачиваясь к ней, — видно, почувствовал ее присутствие, — на все воля Божья, Яна Борисовна.

— Не буду спорить, отец Пантелеймон, — тихо произнесла Яна.

Пребывавшие в трансе попутчики Яны и отца Пантелеймона двинулись вслед за ними. В купе было непривычно светло. Коробка апельсинового сока, купленного Яной в привокзальном киоске, мирно соседствовала с початой бутылкой коньяка, которым баловалась рыжеволосая женщина, заполонившая купе своим дорогим парфюмом. У нее был расстроенный вид, но держалась она с апломбом, присущим людям нового сословия.

Яна за версту чувствовала таких. Они не раз приезжали к ней на своих шикарных иномарках за советами и консультациями. Жены пытались вернуть своих совращенных «простолюдинками» мужей, мужья жаловались на измену жен, любовники требовали, чтобы Яна сняла сглаз с их любовниц, любовницы «заказывали» остуду для своих ставших привязчивыми и малообещающими любовников, престарелые жены жаждали нагнать порчу на своих более молодых соперниц и так далее, и тому подобное.

Яна часто прибегала к отказу, когда чувствовала, что просьба клиента вызвана только корыстью или злобой. Существовало несколько вариантов отказа. «Не хочу», «не могу», «не умею». Последний вариант, к которому она иногда прибегала, в отличие от первых двух, которыми не пользовалась никогда, был довольно слабым, но достаточным. По отношению к просителям таким отказом она ставила себя где-то между их интересами и возможными контринтересами в виде прямого отказа.

Конечно, такой ответ играл непосредственную роль отказа, но и таил в себе гласное признание собственной беспомощности и неумения, давая повод просителю всячески принижать ее как специалиста при каждом удобном случае. Короче говоря, таким ответом Яна вооружала человека против себя. Но бывали ситуации, когда ради собственного благополучия следовало пожертвовать своими интересами — все зависело от конкретного положения вещей.

Самым же мягким для клиента и в тоже время окончательным отказом служил вариант: «Сейчас неподходящее время для моей работы». Она жаловалась на неблагоприятное положение планет, время года, погоду и все прочее, мешающее ей принимать космическую энергию. Иной раз она притворно сожалела по поводу того, что у нее закончилась камфора, необходимая для смещения сознания.

Яна была чуткой, а потому порой беззащитной перед наплывом насквозь прагматических интересов, и поэтому должна была защищаться от подобных просьб. Она знала, что ее сила в сфере мистики и предсказания оборачивается слабостью и уязвимостью в делах земных, а потому более всего блюла свою чистоту, которую трактовала как возможность отключаться от сиюминутных людских слабостей, чтобы, открыв себя для восприятия космической мощи, оказать действенную помощь людям, подлинно нуждающимся в ее способностях и испробовавших все известные методы до того, как прибегнуть к ее услугам.

— А вы что по этому поводу думаете? — рыжеволосая заставила ее вернуться в обычное состояние сознания. — Вы, кажется, были уверены, что ничего страшного не случится? С вами все в порядке?

В голосе рыжеволосой звучало беспокойство. Вызвано оно было скорее всего тем, что Милославская слегка прикрыла глаза и сидела, прислонившись к перегородке, разделявшие соседние купе.

— Не беспокойтесь, — улыбнулась Яна и открыла глаза, — я — в норме.

— А как насчет пожара? — не унималась рыжеволосая.

— Так ведь не было никакого пожара, — уверенно произнесла Милославская.

— Но вы знали об этом заранее?

— Можно и так сказать, — уклонилась от прямого ответа Яна Борисовна.

— Не хотите отвечать — не надо, — рыжеволосая обиженно поджала пухлые губы и сделала вид, что собирается снова лечь спать.

— Не обижайтесь, — остановила ее Милославская, — я действительно могу кое-что предсказывать, но люди относятся к этому по-разному.

— Ерунда, — сидевший рядом с ней батюшка провел рукой по пышной купеческой бороде, — только Господь знает, что нас ожидает. Так что не гневите Бога, сестра.

— Не буду с вами спорить, отец Пантелеймон, — Милославская скромно потупила глаза, — я уважаю человеческие заблуждения.

— Что вы имеете в виду? — грузно, всем телом повернулся к ней поп.

— Спросите у вашего Бога, — улыбнулась Яна, — возможно, он вам объяснит.

— Не богохульствуй, сестра, — батюшка осенил себя крестным знаменем и собрался еще что-то сказать, наверное, привести цитату из Святого Писания, но рыжеволосая перебила его.

— Простите, отец Пантелей, — быстро проговорила она, бросив на попа короткий взгляд и посмотрела на Милославскую.

— Нам нужно с вами поговорить.

— Пантелеймон, — недовольно пробурчал батюшка и, выдвинув лестницу, стал забираться на верхнюю полку. — Спокойной ночи.

— Пожалуй, мне тоже необходимо немного поспать, — Яна встала и полезла на соседнюю полку.

— Но… — неуверенно произнесла рыжеволосая.

— Поговорим завтра, — кивнула ей сверху Милославская, — поезд прибывает вСеменовск около часа дня, так что еще успеем.