Белые тени - Иван Дорба Страница 55

Отпечаток идей Гофмана и его могучего покровителя, генерала-промышленника Арнольда Рехбера, лежал и на «основополагающем» сочинении Гитлера «Майн кампф», и на программном трактате Розенберга «Будущий путь немецкой внешней политики».

Все понимали, что близится война. Идет группировка сил. Антанта в смятении, она все больше убеждалась, что взлелеянный и отогретый на ее груди нацизм оказался гигантским удавом!

В смятении и белые офицеры, не говоря уже о рядовых белоказаках и солдатах. Они все чаще задумывались над тем, на чью сторону им встать, когда боевая машина Германии двинется на когда-то враждебную им Совдепию. И где-то глубоко под спудом зрела затаенная мысль, не сместилось ли у них, выброшенных за борт, что-то в психике, не сдвинулся ли стержень смысла их борьбы... Они чужаки из другого, умирающего мира, с иной логикой, образом мышления, моралью, и не было им больше места там, на Родине, в огромной российской кузне, где в дыму и огне выковывался иной, неведомый им мир.

В смятении и белоэмигрантские вожди. Они подлаживались к политике тех стран, от правительств которых получали деньги. Но как объяснить их «ориентацию» тающим кадрам?

За кадры боролись и разведки, каждая по-своему.

Алексей Хованский поднялся на западную стену белградской крепости Калемегдан: Сюда редко кто заглядывал, особенно вечером. Разве что влюбленные пары. Вот уже скоро десять лет, как он приходит время от времени сюда, чтобы условиться о встрече с «хозяином», все тем же старым другом Иваном Абросимовичем, дом которого виден сверху как на ладони.

Здесь, вдали от городской суеты, Алексей любит посидеть в одиночестве, отдохнуть, унестись мечтами далеко, бездумно полюбоваться величавой панорамой слияния двух могучих рек: быстротекущей желтовато-зеленой Савой и ленивым иссиня-голубым красавцем Дунаем.

Он любит смотреть, как медленно гаснут, словно тонут в водной пучине кроваво-красные отблески догорающей зари, окрашивая стремнины в цвет персидской сирени, потом кобальта и, наконец, вороненой стали.

Темнеет. Проясниваются августовские звезды. На другом берегу зажигаются огни далекого Земуна. А по воде уже пляшут другие, желтые отблески редких фонарей набережной и порта. И переброшенный через Саву ярко освещенный мост, чудо французской техники, кажется, повис в воздухе.

Кто не любовался августовским небом? Кто не загадывал самые безумные желания, торопливо, пока падает звезда? Алексей тоже смотрит на звезды и что-то перешедшее ему из глубины веков нашептывает: «Спеши, загадывай!» Его давно уж точит тоска по родине. Не по той России, что воспета в кабаках Парижа, Берлина или Белграда, не по тройке с бубенцами, сусально расписанной церквушке с покосившимися на погосте крестами; не по стерлядке, икорке, квасу и антоновке, — нет, тянет его к раздольному русскому простору, к близким по духу, по общности взглядов советским людям.

Нарастающий грохот отвлекает Алексея, и он поворачивает голову направо: по стальной громаде железнодорожного моста через Дунай мчится из Стамбула экспресс «Ориент». Алексей смотрит на часы, потом вниз, на трехэтажный дом; на правое верхнее окно — его «окно в Россию». В окне загорается свет. Проходит минута, и окно погружается в темноту. Это подает знак Иван Абросимович.

«Если неторопливым шагом идти в сторону улицы Князя Михаила, на это уйдет четверть часа и еще четверть часа, пока дойдешь до ювелирного магазина, где назначена сегодня встреча», — подумал Алексей, поднимаясь со скамьи и медленно направляясь мимо фортов Калемегдана в город.

2

На улице Князя Михаила гулянье было еще в полном разгаре, когда Алексей двинулся с людским потоком в сторону Теразии. После изнуряющей летней жары ранняя осень в Белграде почти всегда хороша. Деревья стоят зеленые, небо поражает синевой, солнце греет ласково, ночи теплые, звездные, лунные. Весь город на улицах, народ не расходится допоздна. За расставленными на тротуарах и в садиках столами, у многочисленных ресторанов, кафе, погребков, кабачков, баров и кондитерских полно людей.

Иван Абросимович стоит неподалеку от большой сверкающей витрины ювелирного магазина. Смуглый, жилистый, с вьющимися, почти черными волосами, тронутыми сединой, с орлиным носом, красиво очерченным овалом лица и черными пушистыми бровями, он похож на серба. И неудивительно: его далекие предки переселились при императрице Елизавете Петровне в Россию из Баната.

Они молча пожимают друг другу руки и не спеша идут мимо гостиницы «Эксельциор». Окна ресторана освещены не ярко. Там все чопорно, туда нет доступа всякой мелюзге.

Сюда приходят посидеть вечером начальник генштаба Югославии генерал Петар Костич, начальник спецразведывательного отдела при генштабе полковник Углеша Попович, начальник полиции Белграда Драгомир Йованович, и потому здесь можно встретить майора Ханау, фактического резидента английской разведки в Белграде, и его коллегу из Баната Джона Вильсона, и представителей международного бюро бойскаутов, а в действительности матерых разведчиков Джона Сейя и Гарри Роса, и Веру Пешич — красивую сербку, английскую шпионку, которую вербуют немцы. Бывает тут и сам Роберт Летробич — шеф Интеллидженс сервис на Балканах.

Все это Алексею известно.

Работа в английской фирме электроприборов дает ему возможность свободно располагать временем, разъезжать по стране и бывать за границей. За девять лет, прожитых здесь, в Белграде, он много сделал. Сейчас все его внимание сосредоточено на одной из самых деятельных белоэмигрантских организаций под названием НТСНП — Национально-трудовой союз нового поколения, так называемых «нацмальчиков».

— Знаешь, кто сейчас самый здесь почетный гость? — спрашивает Абросимович, кивая в сторону «Эксельциора». — Ганс Гелм, комиссар гестапо при немецком посольстве. Баварец, сын мюнхенского извозчика, недоучившийся студент, земляк и любимец шефа гестапо Генриха Миллера.

Алексей кивает головой.

— Не исключено, что послезавтра явится к «нацмальчикам» на съезд или пошлет свою красавицу Лину Габель. А? — спрашивает Хованский.

— Кстати, послезавтра по этому случаю перейдут из Польши нашу границу шесть членов НТСНП. Околову и Колкову руководство поставило задачу — непредвзято ознакомиться с советской действительностью, узнать отношение народа к власти и партии, дать правдивую оценку. И вернутся обратно. Что скажешь?

— Такова официальная версия и таково мнение «посвященных» членов союза. Околов идет по стопам отца — жандармского офицера, — тут сомнений нет. Что касается Колкова, то, по сведениям Чегодова и Бережного, он «правдолюб»! Черт его знает! Судьба его сложна. Отца, командира казачьего полка, зарубили наши... Сам понимаешь... Надо, по-моему, их брать, — сказал Алексей.

— Чего тебя так волнует, к каким выводам придут эти недоучки? Ведь тот и другой даже не закончили кадетского корпуса, напичканы антисоветчиной, политически незрелые парни!

— Беспокоит меня Околов. Он весьма прилично зарабатывал, но жил скромно и даже не баловал любимицу дочь, а почти все деньги отдавал на нужды «союза». Это человек действия, он для нас опасен.