Наместница Ра - Филипп Ванденберг Страница 58

Он хотел добавить, что зовут его Ании и он тоже пастух, но до этого дело не дошло, ибо пастушка, словно затравленная на пустынных землях в верховьях Нила антилопа, извернулась, пытаясь освободиться от руки преследователя, и при этом дернула головой так, что Тутмос увидел ее профиль. Мальчика как будто сразило ударом молнии Амона во время Восходов.

— Мать, — дрожащим голосом прошептал он. — Мать, это ты?

Пастушка, которой наконец удалось вырваться, хлестнула хворостиной ни в чем не повинного гуся и зло прошипела:

— Отстань от меня, незнакомец, убирайся!

Тутмос забежал вперед, схватил женщину за руки и умоляюще заглянул ей в глаза.

— Мать, это я, Тутмос, твой сын Тутмос!

Пастушка смотрела сквозь мальчика и упорно пыталась высвободиться.

— Оставь меня, чужак!

— Но это же я, Тутмос, твой сын! — начал он сызнова. — Неужели ты не узнаешь меня?

— Я пасу гуся Амона, отстань от меня!

— Ты — моя мать Исида, а не пастушка!

— Исида? Нет, я пасу гуся Амона.

Тутмос разжал пальцы, и женщина со всех ног помчалась прочь. Мальчику только и оставалось, что бежать за ней.

Неподалеку от хозяйского двора им навстречу вышел главный пастух деревенского старосты.

— Покарай тебя Сет колючим взглядом своих красных глаз! Как посмел ты бросить стадо! — крикнул он еще издали, и Тутмос остановился, чтобы оглянуться на оставленных коз.

Пробормотав слова извинения, он указал на пастушку гуся Амона и уже хотел объяснить, что эта женщина — Исида, его мать, а сам он — юный фараон Тутмос, которого разыскивают по всему царству, как вдруг главный пастух подступил к нему и шепнул, так чтобы не услышала пастушка:

— Оставь несчастную женщину в покое! У нее помутился рассудок, и мысль ее блуждает в темноте.

— Помутился рассудок? — ахнул Тутмос, чувствуя, как его сердце сжала когтистая лапа.

— Да. Мы нашли ее едва живую на краю пустыни. Она была привязана к спине осла. Одному лишь Амону, царю всех богов, известно, сколько времени она провела так.

— Привязана к спине осла? — Тутмос не верил собственным ушам.

— Да. Так поступают с неверными женами. Ко всему прочему она потеряла память. Бедняжка не знает, откуда она, кто такая и что с ней случилось, но все, что ей поручают, выполняет исправно. Оставь ее в покое и иди, займись своими козами.

В этот момент Ра, который зажигает свет в глазах людей, опустил пелену перед взором юного Тутмоса, он потерял сознание и упал, где стоял.

— О, Хнум баранорогий, помоги ему! — воскликнул главный пастух, хватаясь за голову, а потом поднял мальчика с земли и отнес на циновку в его хижине.

Голоса пастухов стали просачиваться в сознание Тутмоса — он медленно приходил в себя. Открыв глаза, мальчик увидел озабоченное лицо Ании, склонившегося над ним.

— Исида! Моя мать! — с трудом шевеля губами, проговорил Тутмос.

Старый Ании кивнул, жестом успокоил его, а потом принялся гнать из хижины прочих пастухов, которые взволнованно галдели, обсуждая событие.

— Мальчик зовет мать. Что тут непонятного? Он впервые так далеко от дома, вот и скучает!

Пастухи угомонились и один за другим вышли из хижины. Как только они остались вдвоем, Тутмос сел и тихонько сказал:

— Ании, я встретил мать мою, Исиду. Она здесь пасет священного гуся Амона!

Ании обомлел, будто нечаянно услышал что-то несусветное.

— Предположим, что ты в своем уме, тогда повтори, что сказал!

— Ты все правильно расслышал, Ании. Моя мать Исида на здешнем дворе исполняет обязанности пастушки гуся Амона. Вот только…

— Только что?

— Она лишилась рассудка. Она не узнает меня. Меня, своего сына Тутмоса!

Ании вплотную приблизил свое лицо к Тутмосу и испытующе заглянул ему в глаза.

— Ра набросил пелену на твои глаза… — начал он.

Но Тутмос горячо возразил:

— Поверь мне, Ании, я в своем уме! Просто от ужаса я ненадолго потерял сознание.

Старик наконец поверил ему.

— Господин, — покачав головой, сказал он, — что ты мог такого натворить, что боги послали тебе столько несчастий? Говори, что будем делать дальше.

— Мне надо еще раз встретиться с матерью. Звук моего голоса заставит ее все вспомнить, рассудок вернется к ней подобно тому, как Ка возвращается к богам. И тогда я принесу львиноголовому Уто, который носит корону Нижнего Египта, в жертву тысячу быков. Она должна признать во мне того, кого рожала в муках!

Ании поднялся.

— Куда ты? — забеспокоился Тутмос.

— Пойду разыщу деревенского старосту и сообщу ему, что под его кровом живут юный фараон и царица-мать.

— Умоляю тебя, ради Великой Эннеады богов! — остановил его Тутмос. — Можешь делать все, что угодно, но только не это! Мааткара хотела убить мою мать. Она ненавидит Исиду, как Сет ненавидит Осириса. И так же, как Сет, владыка пустыни, разделался с плодоносным Осирисом, бросив его в Нил, фараонша бросила мою мать на спине осла в пустыне, чтобы она умерла в мучениях. Но Мут с золотым коршуном на главе, мать солнца, пришла ей на помощь.

— Страшные испытания выпали на долю царицы-матери, — глухо отозвался Ании. — Просто чудо, что она осталась в живых.

Тутмос опустился на колени, положил согнутые в локтях руки параллельно друг другу и прижался лбом к пыльному полу.

— О, отец мой Амон, — начал он молиться, — ты, который с чудесной мудростью вершишь судьбы людей, велик ты и непостижим в твоих деяниях…

— Но ведь ты фараон, избранный, чтобы править Обеими землями, — размышлял вслух Ании. — Ты не можешь оставаться здесь и пасти коз деревенского старосты. Не такова была воля богов.

— Если волею богов мать фараона лишалась разума, то что им до Тутмоса, фараона, который будет гонять стада на пастбище, вместо того чтобы править своим народом!

— Господин, — Ании воздел руки, — в твоих жилах течет кровь Ра, и никто не может оспорить твое право на трон, разве только те, кто заодно с Сетом, господином всякого зла. Но подобно тому, как Осирис победил красноглазого Сета, добро должно победить зло, правда — неправедность, а Тутмос — Хатшепсут.

Тутмос взял руку старца, загрубевшую и сморщенную, и поцеловал ее. Это повергло Ании в ужас. Он в панике отдернул руку, будто коснулся раскаленной головешки.

— Это неправильно, господин. Ты — око Гора, ты будешь жить миллионы лет, а я всего лишь песчинка в пустыне, одна из бесчисленного множества, которую буря взметнет в вихре или погонит в море, где она исчезнет навсегда, и никто этого не заметит. Я старый человек, а ты, целуя мне руку, шутишь со мной скверную шутку!