По рукоять в опасности - Дик Фрэнсис Страница 58

Дядя Роберт был прав.

Мы с Джедом вошли в хижину. Джед, показалось мне, на миг застыл от удивления, увидев портрет Зои Ланг, но согласился снова забрать его для безопасности к себе и обернул простыней, а потом отнес в джип. Туда же он отнес мою волынку и кое-что еще. Сам я тем временем приготовил все необходимое в дорогу. Мы вышли из хижины, и я запер дверь на замок.

— Джед, — сказал я, — Джед... — Слова застревали у меня в горле. Слишком многим я был обязан ему...

Впрочем, и не надо было никаких слов. Джед помахал рукой, глядя вслед поднимавшемуся вверх вертолету, и только после этого сел в джип и поехал к себе.

Мать плакала.

Я обнял ее и крепко прижал к себе. Она вздрагивала, еле слышно всхлипывая.

Рыдала ли она когда-нибудь вот так, когда умер ой отец? Может быть, измученная необходимостью целыми днями сохранять невозмутимое спокойствие на людях, ночами, оставшись одна, она давала волю слезам? Не знаю. Я был тогда еще слишком молод и не знал, чем утешить ее, сам убитый горем.

Но и сейчас, в силу многолетней привычки, мать уже через полчаса взяла себя в руки. Движения ее стали строги, она припудрила лицо и — во всяком случае, если не мне, то окружающим — показалась олицетворением спокойствия и выдержки.

Покойного Айвэна уже увезли из дома.

Совладав с собой, мать рассказала мне, что вчера вечером, когда они легли спать, она услышала крик Айвэна и нашла его лежащим на ступеньках лестницы.

— Ему было так плохо...

— Не надо, — сказал я. — Не говори больше ничего.

Но мать снова заговорила, не сразу, с трудом, иногда надолго умолкая.

Она была в ночной рубашке, Айвэн — в пижаме. Как он оказался на лестнице? Этого мать не знала. Может быть, шел на кухню? Но возле постели у него на подносе стоял стакан с водой. Он так и не сказал, зачем вышел из своей спальни. Ему было трудно дышать, он задыхался, как будто куда-то спешил. Но куда и зачем мог он спешить в одиннадцатом часу ночи?

Айвэн произнес только: «Вив... Вивьен...» Я сжал руку матери.

— Я любила его, — сказала мать.

Я знаю.

Мы с матерью долго сидели молча. Потом она сказала, что ей было очень страшно. Они отпустили Вильфреда на ночь и даже сказали ему, что он может быть свободен и больше не приходить. Ведь Айвэн почти уже совсем поправился. Вильфред оставил коробку с лекарствами на столике возле постели Айвэна, и мать кинулась за ними. Она положила крохотную таблетку нитроглицерина под язык Айвэну и, хотя он старался удержать мать возле себя, побежала звонить по телефону и, к своему удивлению, застала Кейта Роббистона дома. Он сказал, что немедленно вышлет к Айвэну машину «скорой помощи».

Мать положила Айвэну под язык вторую таблетку, потом третью.

Они не помогали ему. Боль не проходила.

Мать села на ступеньку лестницы, поддерживая голову Айвэна.

Когда у парадной двери зазвенел колокольчик, мать сама пошла открывать, потому что в доме больше никого не было. «Скорая помощь» приехала очень быстро. Вверх на лестницу занесли носилки, сделали Айвэну укол и дали кислородную подушку. Потом Айвэна уложили на носилки, застегнули на них ремни и вынесли в машину.

Мать по-прежнему была в ночной рубашке.

Врачи «скорой помощи» были очень любезны с ней. Они сказали, что повезут Айвэна в Лондонскую клинику, потому что он был тамошним пациентом и потому что так решил доктор Роббистон. Карета «Скорой помощи» приехала от частной фирмы. Они дали матери визитную карточку. — Визитную карточку, — безучастно повторила она.

Она спускалась по лестнице вслед за носилками, на которых уносили Айвэна, и держала его за руку.

Приехал доктор Роббистон.

Он ждал, пока мать переоденется, и повез ее в клинику.

Мать снова надолго умолкла, а потом сказала:

— Меня не было с ним, когда он умирал. Я сжал ее руку.

— Кейт сказал, что они сделали все возможное.

— Я не сомневаюсь в этом.

— Он умер, когда его собирались перевезти в операционную.

Я обнял мать и прижал ее к себе.

— Что мне делать!

Крик души всех тех, кто потерял надежду. Он остается без ответа.

Пэтси появилась на следующий день, в понедельник. Ей не понравилось, что я в доме Айвэна. Но, кажется, она поняла, что мое присутствие неизбежно.

Пэтси была быстра, решительна и всем своим видом давала понять, что она теперь главная персона здесь. Пэтси, если верить ей, «безумно» (превосходное, но слишком часто употребляемое слово) горевала по отцу, выражая свою скорбь главным образом тем, что комкала в руке белый платочек, всегда готовый утереть слезы, которые вот-вот хлынут из ее глаз.

— Бедный отец, — громко сокрушалась Пэтси, — его кремируют... — она осторожно поднесла платочек к своему носу, — в четверг... крематорий в Кокфостерсе. В десять утра у них будет свободный промежуток времени, потому что они перенесли чью-то кремацию на более позднее время. Это так

трудно — договариваться о таких делах, вас бы это привело в ужас... Но я согласилась и надеюсь, Вивьен, что десять часов для вас не слишком рано? И, разумеется, я пригласила всех после кремации в наш дом и заказала все необходимое для этого...

Казалось, конца не будет разглагольствованиям Пэтси о ее хлопотах и объявлениях в газете, о церковной службе, о том, что она известила о случившемся Жокейский Клуб и позвала коллег Айвэна на похороны. Создавалось впечатление, что чуть ли не все это Пэтси проделала сегодня утром, пока я занимался приготовлением завтрака. Признаюсь, ни я, ни моя мать не чувствовали облегчения от такой активности Пэтси. Мать, как загипнотизированная, лишь раз за разом повторяла: «Спасибо, Пэтси, благодарю вас».

— Как вы думаете, цветы нужны? — спросила Пэтси у матери. — В газетных объявлениях я указала «без цветов». Только венок от вас на гроб. И от меня, конечно. Вы согласны, чтобы я позаботилась об этом? Я просила поставщиков привезти цветы сюда... А сейчас я спущусь вниз и скажу Лоис, что надо начистить до блеска серебро...

После ухода Пэтси моя мать казалась совсем измученной.

— Она любила его, — тихо сказала мне мать, как будто заступаясь за Пэтси.

Я кивнул:

— Да, теперь она прилагает огромные усилия, чтобы все узнали об этом.

— Не знаю, поймешь ли ты ее. Она всегда была так груба с тобой.

Мне оставалось только пожать плечами.

Следующие несколько дней я и Пэтси как-то мирились друг с другом. Я готовил на кухне для матери. Эдна гордо вскидывала голову. Когда мать как-то растерянно и жалобно спросила меня, надо ли ей быть на похоронах в черной шляпе, я пошел и купил ей черную шляпу и приколол к полям большую розу из белого шелка. В этой шляпе мать выглядела так, что можно было писать с нее портрет, но я воздержался от того, чтобы сказать ей об этом.