Знак убийцы - Люк Фиве Страница 59

— Я согласен с Маршаном, — вмешался Марке, глава отдела зоологии. — Пока это дело не будет раскрыто, мы не сможем работать спокойно.

— Это трусость! — крикнул Ильефф.

— А вы, вы безответственный человек! — с негодованием ответил Марке. — Можно подумать, что вы покровительствуете убийце!

— Уж не дойдете ли вы до того, чтобы заявить, будто эти преступления совершил я?

— А почему нет? — вмешался Маршан, о неприязни которого к Ильеффу ходили легенды. — Нельзя исключить ни одну гипотезу!

— Я знаю, что вам недавно урезали финансирование, и это обязывает вас смотреть правде в лицо, но это не повод нести черт знает что! — явно нервничая, заявил Ильефф и поднялся, чтобы уйти.

В силу своего положения Иоганн Кирхер попытался утихомирить противников и жестом пригласил Ильеффа вернуться на свое место.

— Господа, давайте сохранять спокойствие. Я понимаю ваш гнев и ваше беспокойство, но мы не должны забывать, что эта выставка является важным вложением в доброе имя «Мюзеума». Необычайно ценные камни будут представлены публике. Отмена открытия станет губительным для образа нашей страны. Газеты не перестают печатать тревожные информации о событиях этих последних дней. Иностранная пресса даже срочно прислала своих специальных корреспондентов. Что будут говорить, если мы все отменим? Нам не останется ничего другого, кроме как отослать алмазы обратно их владельцам и поставить крест на престиже нашего института…

— Мало того, это нанесет огромный ущерб финансовому плану, — добавил Жан Кайо, глава Большой галереи эволюции, который после гибели Делма также исполнял обязанности директора ad interium. [61]Эта выставка — удачная приманка для посещения «Мюзеума».

— Никто не пойдет сюда после того, что здесь произошло в последние дни, это очевидно! — взорвался Маршан.

— Мы должны рискнуть, — ответил Кайо. — Готов держать пари, что после событий сегодняшнего вечера убийца не осмелится высунуть нос.

— Хотел бы я разделить ваш оптимизм, — вмешался комиссар Руссель. — Но, право, не вижу, что позволяет вам прийти к такому выводу. Разве только я поставлю своих людей за спиной каждого приглашенного…

— Вот что я вам предлагаю, — заговорил выждавший момент Кирхер. — Территория «Мюзеума» будет закрыта для посетителей. Персонал поступит в ваше распоряжение на все время расследования, сколько вы сочтете необходимым. Вечером гостей будут встречать между половиной седьмого и девятью часами, и исключительно в садах. Начиная с понедельника, если вы желаете, мы снова закроем все отделы «Мюзеума», кроме первого этажа галереи минералогии, где находится выставка. Доступ публики, естественно, будет регламентирован. Каждого посетителя проверят, а его вещи будут просмотрены охранниками. Я думаю, что так мы придем к общему мнению.

Дипломатический дар главного хранителя снова возымел успех. Комиссар Руссель задумался, такое решение вопроса он, вероятно, не исключал.

Все закивали с большим или меньшим энтузиазмом, ожидая решения комиссара. А он скрестил руки, в последний раз все взвесил и пожал плечами:

— Если префект даст добро… но если что-нибудь произойдет во время приема, я умываю руки.

Несмотря на драматический характер того, что происходило на этом военном совете, каждый немного расслабился, но все же не стал смотреть на соседа с меньшей злобностью.

Убийца делал свое дело последовательно в каждый из дней недели. И, если только это не было чистым суеверием, можно было надеяться, что он, возможно, с уважением отнесется к воскресному дню отдыха.

Питер Осмонд и отец Маньяни молча шли по набережной Монтебло. Они смотрели на группы туристов, которые останавливались, чтобы посмотреть на речные трамваи, плывшие по Сене и освещавшие фасады домов своими мощными прожекторами. Словно фантомы, скользили по стенам тени деревьев.

— Я предпочитаю не описывать вам эту сцену, — вполголоса нарушил молчание отец Маньяни. — Это выше человеческих сил. Это… нечто дьявольское.

Осмонд понял боль священника. Видел, что ему необходимо облегчить душу.

— Когда я вышел на путь, который указал мне Господь, я обрел свободу. Это произошло так, словно все возможности, которые приготовила для меня жизнь, мгновенно осуществились. Все дороги открылись предо мною… Но теперь я спрашиваю себя… — Отец Маньяни умолк и глубоко вздохнул. — Я спрашиваю себя, куда ведет меня этот путь.

Они прошли по мосту и направились в сторону острова Сите. Перед ними купались в огнях величественные башни собора Парижской Богоматери, вырисовываясь на светлом небе, словно две освещенные колонны.

— Сегодня я понимаю, что чувствовал Христос на кресте, когда воскликнул: «Eli, lama sabactani?» Именно это хочу сказать Ему я: «Отец, почему Ты покинул меня?»

Туристы, молодая парочка, фотографировались на фоне церкви, безразличные к драме, которая раздирала душу священника. Он тихонько провел рукой по камням фасада самого почитаемого собора в мире, словно пытаясь вновь обрести связь со своей верой. Потом отступил на несколько шагов, подняв глаза к круглому витражу.

— А вы знаете, кто подтолкнул меня к религиозному предназначению, Питер? — Марчелло Маньяни повернулся к коллеге. — Мой отец был священником.

— Простите?

— Моя мать влюбилась в священника своего прихода. Они страстно полюбили друг друга. Конечно, они не могли афишировать это. Вы представляете себе — в Италии! — кюре, часто посещавший девицу… Но когда она забеременела, языки развязались. Епископ призвал моего отца и поставил ему условие: либо он сложит с себя духовный сан и женится на моей матери, либо его отошлют в приход на другом конце страны. Я уверен, что он искренне любил мою мать, но он не мог отказаться от своей духовной миссии… Я иногда видел его, когда он навешал нас. Мать представляла его мне как друга семьи. И уверяла меня, что мой отец умер, когда она была беременна. Но однажды, когда мне было уже пятнадцать лет, сказала мне правду. Странно, но эта весть вызвала у меня только чувство гордости. За нее и моего отца тоже. Постепенно мысль о религиозном предназначении овладела мной. Словно мне написано было на роду пойти по стопам того, кто дал мне жизнь. Я был хорошим учеником, очень способным к наукам. Поступив в семинарию, я продолжил занятия физикой. В отличие от моего отца мне не пришлось выбирать. Мне удалось сочетать мои духовные поиски с научными исследованиями. Но сегодня, увидев этого несчастного парня, я словно получил некое послание. Словно пришла моя очередь делать выбор. Словно Бог говорил мне: «Веришь ли ты еще в Меня?» И я, право, не знаю, что ответить.

Осмонд был смущен и тронут исповедью отца Маньяни и отметил уже в который раз, сколько людей, даже самых убежденных, далеко не однобоких в своих суждениях, мучимы душевным надрывом и сомнениями.