Плывущий медведь - Фруде Грюттен Страница 6

Но этот тип из «Народной газеты» всегда был со странностями. И выглядел соответственно. Черные очки. Колтун в волосах. Седая борода. Он спросил, не полагает ли полиция, что убийство было ответным действием на проявления расизма. Все разом притихли. Парень из Крипос сказал, что ни один из вариантов исключить нельзя. Пока у полиции нет полной картины происшедшего. Впрочем, как и уверенности в том, что это убийство.

Но бородач не сдавался. Он спросил, не боится ли полиция, что в Одде скоро начнут линчевать. Франк сказал, что воздерживается от комментариев. «Народную газету» интересовало, будут ли искать убийц среди лиц определенного круга и верно ли, что погибший накануне вечером был замечен в ссоре с людьми этого круга. Мой братец и тут воздержался. Он передал просьбу родственников погибшего пока не публиковать его фотографию. Пресс-конференция завершилась.

Журналисты кинулись собирать свои принадлежности. Франка с парнем из Крипос они перехватили перед зданием суда, зажав таким образом, чтобы рядом со входной дверью в кадре оказалась соответствующая табличка. Корреспонденты были повсюду. Я попытался сосчитать их, но бросил это занятие. И услышал, как журналист из «Афтенпостен» спрашивает парня из Крипос:

— Мы, жители столицы, часто сталкиваемся с подобными происшествиями, но как такое могло произойти в тихом Хардангере?

Мой брат давал интервью ТВ-2, который представляла молодая корреспондентка в светлом брючном костюме и сдвинутых на макушку солнечных очках. Я видел, как братец перед съемкой зачесал волосы за ухо и оправил форменную рубашку — на случай, если в кадр попадет его живот. Мне снова стало весело. Сам я за последний год немного сбросил. И все-таки оставался толстяком. В нашей семье все были маленькие и плотные. И вот я начал терять в весе. А братец — набирать. Я подумал, что встретимся мы где-нибудь на полпути. Может, тогда я стану больше похож на Франка. Но я все равно чувствовал некое превосходство.

Интервью с моим братом длилось пару минут. Франк ничего не сказал. Только общие, пустые фразы. В него тут же вцепился другой телеканал. Братца поставили на газон перед памятником металлургу. В кадр попал и бородач из «Народной газеты».

— Оддовчане напуганы? — поинтересовался «ТВ-Норге».

Бородач с готовностью это подтвердил. Оддинцы действительно были напуганы.

Я повернулся и зашагал к «Кооп-Меге». Нужно было в офис — писать статью. А потом — домой, под душ. Я вдруг подумал, что не задал ни одного вопроса. Все равно ответов бы я не получил. Пресс-конференция — это дистиллированное ничто. Там нужно просто присутствовать. Слушать разговоры ни о чем. Задавать вопросы ни о чем. Делать заметки ни о чем.

Переходя дорогу, я впервые обратил внимание, что человечек на указателе пешеходного перехода почти исчез. Теперь черного дяденьку в шляпе разглядеть можно было с трудом. Я услышал окрик Франка и обернулся. Он бежал по улице. Я подождал. Франк сказал, что разговаривал с мамой. Она очень волнуется — отец опять пропал. От старика с утра ни слуху ни духу. Я сказал, что старикан обязательно вернется. Он всегда возвращается. Франк спросил, не могу ли я заскочить к родителям. У него самого времени нет.

Мы стояли и молчали.

— Ты перестал здороваться? — спросил я.

Франк одарил меня каким-то странным взглядом. Вдруг мир вокруг дрогнул. Кровь застучала в висках. Я видел, как по дороге проезжают машины. Как журналисты осаждают здание суда. И заметил, что голубая форменная рубашка у братца под мышками стала синей.

— Сменил бы рубашку, — порекомендовал я и отвернулся.

Я спустился по пешеходной дорожке. Было восемь вечера с небольшим. По-прежнему жарко. Было в этой жаре что-то тревожащее. Как будто хорошая погода уже собралась уходить, но что-то ее не отпускало. Владелец закусочной «Али-Баба кебаб» вытащил на улицу телевизор и поставил на белый пластмассовый стул. Люди смотрели повтор матча «Англия — Аргентина». У стены турагентства мальчишки играли в футбол. У одного из них была превосходная техника. Мальчик великолепно попадал по мячу, и тот мелькал между домами, словно маленькое солнце.

В памяти всплыли мгновения, когда я сам гонял мяч. Они еще хранились где-то в подсознании, эти мгновения. Надо мною — небо, подо мною — грязь. Я перестал играть в двадцать два года, когда разбил колено. Отец был прав. Он всегда говорил, что великим футболистом мне не стать. «Ты слишком добрый, — говорил отец. — Слишком слабый».

То же самое пару лет назад сказала мне Ирен, когда мы обедали в саду. Мы сидели под садовым зонтиком и слушали шум дождя. «Ты всегда такой добрый?» — спросила она. Мы тогда много выпили, но я хорошо запомнил ее взгляд, когда она задавала этот вопрос. Так она посмотрела на меня впервые. Я заглянул в ее глаза и не ответил. В первый раз я подумал, что не могу себе доверять. Мне нельзя было доверять.

Я добрался до кабинета, закурил и достал блокнот. Все казалось настолько очевидным. Как будто на события вдруг хлынул свет, позволяя разглядеть малейшие детали. Как на рентгеновском снимке, на котором любой идиот сможет показать, где опухоль. Но все ли на самом деле так просто? Верно ли, что молодой Педерсен долго провоцировал беженцев и те, устроив погоню за «опелем», вытеснили его в реку?

Я начал писать. Это в нашей профессии самое легкое. Считается, что журналист должен уметь красиво писать. В действительности журналист должен писать посредственно. Если журналисту вздумается писать красиво, значит, ему пора менять работу. Тем, кто пишет красиво, пути карьерного роста в газете закрыты. А уж если вознамерился сделать карьеру, изволь писать посредственно или не писать вовсе.

Через час я отправил статью по электронной почте и закурил. Позвонил родителям. Трубку не брали. Позвонил еще раз — безуспешно. Моду уходить из дому отец взял после того, как его выкинули с работы. Говорил, что прогуляется до центра — купить газет, а сам уходил на целый день. Я подбирал его в пивных, на автозаправках, в палаточных лагерях и на спортплощадках. Там он мог часами сидеть, снова и снова перечитывая газеты. В конце концов, я или брат узнавали о нем от посторонних.

Позвонили из центральной редакции. Сказали, что у них большие виды на это дело. Сказали, что вводную к статье надо бы заострить. Прокрутив все в голове, я отправил им новую вводную. Хотел позвонить Ирен, но решил, что не стоит. Нужно было ехать домой и принять душ, но сил уже не оставалось. Вместо этого я запустил пасьянс.

Я сидел и ждал, пока часы на мониторе не покажут десять. В системном блоке, охлаждая процессор, гудел винт кулера. На улице шумели машины. Мопеды. Молодежь. Собака. И все эти звуки говорили о том, что за окном мчится лето.

Я подошел к машине. Руль все еще был липким от крови. Потом отмою, решил я. Рука ныла, но теперь уже не так сильно. Я ехал медленно, одной рукой настраивая приемник на местную волну. Передавали радиолото. Диктор монотонным голосом зачитывал номера. Я выключил приемник.

В салоне было по-вечернему свежо. После заката стало прохладнее. Я закурил и развернулся. На мосту у автозаправки лежали цветы и горели свечи. Тут же разместилась группа хмурых подростков. На дороге стоял оператор и просил их встать покучней.