Знак убийцы - Люк Фиве Страница 6

Он с категоричным видом скрестил руки. Мишель Делма сделал примиряющий жест.

— Питер, я знаю твои философские взгляды, но думаю, что в науке хорошо было бы оставить в стороне свои предубеждения.

— Это я и собирался сказать. Потому что именно это побуждает меня на дело.

Отец Маньяни улыбнулся, выражение глубокого смирения осветило его лицо.

— Профессор Осмонд, да, я человек Церкви, но я и человек науки. И я считаю, что главное — двигаться к истине.

— Истина, that's all right! [7]— сказал американец, назидательно подняв палец. — Истина, даже если она не соответствует тому, что мы ищем.

— Прошу тебя, Питер, — пытался унять его директор, — мы здесь для исследования, которое, возможно, изменит наше представление о Вселенной. И в таком случае маленькие личные обиды…

Питер Осмонд с удивлением взглянул на своего учителя. Он сразу вспомнил, что его жизни не хватит, чтобы оплатить свой долг этому старому человеку, который дал ему смысл существования.

— Okay, оставляю свои рассуждения при себе.

— Спасибо, Питер. А теперь я покажу вам ваши новые рабочие места. Мы оборудовали лабораторию в галерее минералогии. Там вам будет спокойно.

Осмонд пробурчал что-то невнятное, что могло быть также принято за демонстративное выражение недовольства. И бросил на священника мрачный взгляд. Тот смущенно опустил глаза.

Леопольдина спешила в Центральную библиотеку. Как назло, ей не удалось избежать встречи с Югеттой, и теперь она опаздывала. Ну и дура она!

Югетта Монтаньяк, ассистентка, занимающаяся гербариями, устало бродила из одного коридора в другой и, словно паук, поджидала какую-нибудь проходящую мимо жертву, чтобы наброситься на нее.

— О, Леопольдина, как я рада вас видеть! Какая сегодня чудесная погода!

— Да, Югетта, добрый день. Простите меня, но я очень спешу…

— Понимаю вас. У меня тоже тьма всяких дел. Я бы шла еще быстрее, если б не куча всех тех лекарств, которые я принимаю. Но врач сказал мне, что это очень важно, иначе я рискую сойти с ума…

— Да, конечно, вы правы. Впрочем…

— И впрочем, я чувствую себя намного лучше. У меня еще бывают иногда сердцебиения, но доктор сказал, что и они скоро прекратятся. Вы знаете, Леопольдина, это потому, что я еще немного в депрессии… И потом, я видела странный сон этой ночью…

— Югетта, я…

— Да, ужасный сон… Просто кошмарный…

— Это пройдет, это…

— Но у меня есть одна мысль, я… Вчера я рассказала об этом господину кюре… Здесь происходят странные вещи. Вы понимаете, Леопольдина, мне тридцать пять лет, и я знаю жизнь, так вот я дам вам один добрый совет: будьте осторожны. Потому что Зло — повсюду. Вы меня слышите, Леопольдина? Я скажу даже больше: Зло и в этих коридорах. Я это чувствую.

— Я не сомневаюсь в этом, Югетта… Приятного вам дня.

И вот десять минут потеряно… Вначале Леопольдина часами слушала эту старую деву, которая рассказывала ей о своих болезнях и огорчениях. Единственный мужчина, который когда-либо коснулся ее, и то исключительно в медицинских целях, был ревматолог: наверное, по поводу седалищного нерва. Кроме того, Югетта была убеждена, что ее тетушка навела на нее порчу, но господин кюре отказался изгонять бесов, чего она требовала, и посоветовал ей ежедневно принимать антидепрессанты. И вот в результате она проводила день за днем, неторопливой меланхолично бродя по галерее ботаники. Леопольдина обычно сравнивала ее с Тотором, ленивцем из зверинца, который медленно, с задумчивым видом и печальными глазами, головой вниз, степенно перебирался с ветки на ветку. Поэтому ни Церковь, ни наука не в силах были помочь ей, и уж конечно, Леопольдина не была из числа тех, кто намеревался разрешить ее проблемы.

Она широким шагом пересекла сад и увидела небольшую группку людей — они оживленно беседовали. Директор «Мюзеума» мсье Делма объяснял что-то, явно страстным тоном, священнику с небольшим животиком и высокому небрежно одетому типу. Леопольдина узнала в нем туриста, который загородил ей дорогу во время пробежки. Контраст между собеседниками был разителен, но мужчина в бермудах, казалось, не придавал этому ни малейшего значения. Молодая женщина отметила, однако, что он вызывает у проходящих чувство недоверия и восхитительное оцепенение. Стоило пройти мимо него какому-нибудь студенту или ученому, и они смотрели на него оторопевшим взглядом… Еще один профессор Нимбус, [8]наверное.

Но Леопольдине было недосуг пялить глаза на всяких странных личностей, которые бродили по «Мюзеуму»: их там всегда слишком много. За два года наблюдений она пришла к выводу, что люди науки определенно живут на другой планете.

Перепрыгивая через ступеньки, она одолела лестницы, которые вели в Центральную библиотеку, толкнула дверь и на цыпочках вошла в читальный зал. Благоприятная для работы и собранности атмосфера царила в этих боготворимых местах. Читающие в благоухании воска от натертых полов склонялись над одетыми в кожу толстыми томами.

Она поздоровалась с Жаклин, жизнерадостной библиотекаршей родом из Гваделупы, которая любезно и строго царствовала здесь.

— Добрый день, Леопольдина! — сказала она и добавила шепотом: — Выпьем кофе?

— Сожалею, но нет времени, — ответила молодая женщина. — Я по горло в инвентаризации.

— Тогда пообедаем вместе?

— Согласна, я зайду за тобой.

Мимоходом Леопольдина удостоверилась, что хранилище редких книг надежно заперто. Это дополнительное помещение, где хранились древние манускрипты, было доступно лишь горстке посвященных людей, и книги оттуда выдавались исключительно по письменному разрешению главной хранительницы. Не могло быть и речи о том, чтобы разбазаривать библиографические сокровища «Мюзеума».

Она взяла перчатки из латекса и закрыла дверь грузового лифта, который привез ее на восьмой этаж, в хранилище Центральной библиотеки. Там на двух рядах стеллажей, которые терялись в полумраке, теснились книги, атласы, французские и иностранные журналы, гравюры, рукописи с изъеденными жучком страницами и толстые, с большим трудом перетянутые шпагатом, папки.

Леопольдина попыталась сориентироваться в бесчисленных рубриках: «Завоевания Наполеона, 1802–1813»; «Казаманс, 1890–1930»; «Фонды Лёркена, 1906»; «Вторая мировая война, посольство Франции в Берлине, 1944»; «Камбоджа, 1900–1950»… Наконец она добралась до полок, на которые тратила свою энергию уже целых две недели: «Лаборатория отдела биологии, 1980–1990». Она натянула перчатки, вытащила ящик, переполненный книгами и старыми бумагами, и устроилась с ними у окна.